Есть люди, которые так умело брешут, что им просто хочется верить. Вроде и знаешь этого человека насквозь, ан нет, все равно, разинув рот, внимаешь ему, как газету «Правда» читаешь. Но обычно у таких людей, вранье безвредное, больше на шутку похожее. Таким мастером в деревне был Данила Матвеевич, старый уже настолько, что никто и не помнит его молодым. Он как будто всегда был, и еще столько же будет, как та гора, что на въезде в деревню.
Зимой пойдет он, бывало, поутру на рыбалку, а клёв отвратительный. Десяток-другой корюшек на льду коченеют, и нет ничего. А домой собираться начнет, снега полон рюкзак набьет, а рыбу в него натыкает, так чтобы хвосты из горловины торчали. И домой идет, упирается. Мужики навстречу:
-О, Данилыч, никак клев сегодня отменный?
-А то. Вона полный рюкзак наловил, можно и больше было, да уже не донес бы. Силушка-то уже не та.
-А ловил где?
-А напротив маяка стоял. Там мои лунки и увидите.
Мужики припустят до места того. Вот и лунки, только чуть хрупким льдом подзатянуло, вот и пара рыбешек небрежно «забытых», а клева нету. Волнуются мужики, бегают лунки новые бурят вокруг, а клева так и нет.
Так и таскал Данилыч домой, то корзину травы, сверху грибочками присыпанную, то ведро мха болотистого с морошкой поверху. А зачем делал так, кто его знает. Может слабость свою старческую показывать не хотел, мол, и глаз у меня еще твердый и хватка мужицкая.

Эй, счастливые семейные пары, заходи сюда!
Нужна ваша помощь! =))

Особенно дяде Пети в книге нравились истории про монахов. Читает и удивляется. Блин, вот где-то когда-то жили такие люди. Мудрец на мудреце. И все у них так складно выходит. А к себе примерять начнешь их слова и поступки, но понимаешь, что нет - не лезет на тебя сей наряд. Все наперекосяк выходит. Не так как-то, неправильно. Вот, к примеру, одна история такая была. Два монаха шли, и один у другого, значит, спрашивает:
-В чем сущность Будды?
А второй ему в ответ молча на-а-а, по мордасам. Автор дает пояснения, что, мол, ударил он его не просто так, а с таким вот умыслом: дескать, не задавай вопросы, на которые нельзя словами ответить. Ну, примерно так понял дядя Петр. «А у нас как, - думает он, - вот, допустим, идем мы с Васькой Копыто поутру на работу. Спрошу у него:
-Слышь, Василь, в чем сущность Будды?
Он, конечно же, остановиться и как даст мне по роже. А почему? А чтобы не задавал вопросов, на которые он ответить не может. Все вроде так же выходит: идем вдвоем, вопрос, удар и даже смысл тот же, но как то неправильно, как-то немудро все выходит».
А в книге таких историй, как гвоздей в заборе, тысячи. И все такие умные и понятные, и непонятные в то же время. И каждую примерить хочется. Вот и сидит дядя Петя вечерами на бочке, кумекает, а по-ихнему, выходит, что медитирует.

А присланная книга (автор Е. Гришковец) оказалась такой вкусной, что я ее уже проглотил и хожу теперь перевариваю. Но ведь как написал, стервец, как написал, а.

Благодарность

Перед лицом всея общественности хочу поблагодарить одного хорошего человечка за подарок.
Кать, спасибо тебе огромное. За уделенное внимание и книгу.

Дядя Петя сидел на бочке. Пузатая, деревянная, стянутая железными обручами, бочка казалась ему идеальным местом для медитации. Вдалеке по улице грохотал трактор «Беларусь». Опять мужики Валерку за самогоном послали, подумал дядя Петя и тяжело вздохнул. Аскеза давалась ему с трудом.
Жена дяди Пети, тетя Валя, развешивала выстиранное белье во дворе. Хотела было прикрикнуть на мужика своего, чтобы он дровяник отремонтировал, а то покосился уже. Глядишь скоро поленица совсем завалиться. Посмотрела на мужа, да передумала. Пускай сидит себе пока, хоть не пьет неделю уже и то ладно. А про дровяник и ночью нежно на ухо шепнуть можно.
Дядя Петя с любовью смотрел на закат. Розоватым светом уставшего за день солнца укутывалась деревня, подпирала небо печным дымом. Брехали по дворам собаки. «Красотища-то какая, - думал дядя Петя, - пятый десяток живу уж здесь, а все не замечал». Над забором мелькнула клетчатая кепка соседа:
-Петро, ты чего расселся-то? Оседлал бочку, как Диохен какой. Пойдем к Ваське Копыто. Проставляется он. Дочка егоная в институт поступила.
-Не, Матвеич, без меня иди. Я в аскезе.
-Чудной ты какой-то стал, Петька. Сколько тебя знаю, всегда чудаковатый был, а теперь так и вообще, - Данила Матвеевич махнул рукой, и его кепка торопливо поплыла над забором.
Чудным Петр стал, как книжку новую читать стал. Называлась она мудрено, этим и подкупила она мужичка. На коричневом фоне золотом фольги было оттиснуто «Буддизм». Слово шибко красивое и чем-то смахивает то ли на «бухать», то ли на «бодун», а если приглядеться, то больше все-таки на научное слияние этих двух слов. Вот дядя Петя и подумал, что книга наверняка про то, как бухать, а потом бодуном не страдать.
Книгу эту тетя Валя купила на ярмарке, что проходит каждый раз в день выборов губернатора. Это ведь целый праздник для деревни. Бабы наряжаются в новое тряпье, красят губы красной помадой и, подхватив под руку мужиков своих, по случаю надевших старые пиджаки, тащатся к школе. Там с утра играет музыка, на первом этаже в одном из классов сидит комиссия, стоят урны для голосования, а в рекреации – столы продавцов из города. Тут тебе и шоколад, и напитки разные. Пиво, конечно, тоже привозят. Вот и тянется народ с утра. Бабы на крыльце сплетни новые перетирают, мужики в сторонке покуривают, на землю сплевывают, да про дела мужицкие свои речь держат.
Книжка тете Вале сразу приглянулась. Красивая, по высоте в самый раз. Страсть как любила тетка, собирать на полках серванта красивые книги. Особенно те, что сериями идут. Вот взять того же Пикуля. Скучный и нудный, но, Господи, как смотрится его собрание сочинений на полке. Корешок к корешку. Да и от соседей уважение, придут в гости. Глянь в сервант, а там рядами Толстой, Пушкин, Достоевский. Охнут: «Ой, Валька, какая ты молодец! Сразу видно интеллигенция. И мать-то твоя, царствие ей небесное, такая же была». А тете Вале гордость сразу. Но она виду, конечно, не подает, запричитает: «Ой, бабоньки, знаете как трудно мне тут. Книги, сами знаете, здесь не купишь. Вот по одной, по одной. Да все по счастливому случаю. Тяжело. Петька тоже обалдуй, кричит на меня. Дескать, лучше бы патроны к ружью егоному брали».
А дядя Петя на книжку эту новую запал. Давай читать, а там имена все дивные, истории про монахов смешные. Да теория про жизнь и смерть интересная. Дескать, человек, когда умирает, то и не умирает вовсе, а переселяется в другое существо. Но не так, чтобы абы как, а по порядку установленному. Жил ежели как пес, лаял на всех, да кусал больно, то после смерти псом смердящим и станешь. Очень это ему понравилось, придет дядя Петя в магазин за хлебом, а там Клавка за прилавком злющая. Орет на людей, где сдачу зажмет, где на весах чашу мизинцем прижмет, чтобы копейку лишнюю в дом принести. Дядя Петя глянет на нее и улыбнется, сразу видно эта после смерти шавкой уличной пустобрешной станет и тепло на душе, хорошо. Увлекся он теорией этой. Всех в деревне уже расписал, кто кем станет. Антонина-самогонщица – змеей, так и представил, как яд ейный с зубов капает. Валерка-тракторист, наверняка в столб фонарный, чтобы знал, что значит быть сшибленным трактором. А вот над собой задумался. Себя разложить по полочкам сложно. И этак примерит, и так посмотрит. Нет, думает, не похож, да и в книге расписано, что еще при жизни задать перерождение можно. Надо только жить правильно. Крепко тут затрещало в голове у него. То ли бросить все это дело, да жить как жил, то ли за судьбу будущую корячиться. Как тут выберешь?
Ну даже переродишься ты вон председателем, так и опять жизни никакой. Потому что вместо наслаждений надо снова о жизни будущей думать, чтобы свиньей не родиться после такой житухи какой председатель живет. Круг прям вечный, никакой благодати тебе за житьё праведное, впереди новое перерождение. Прям как наказание. Давай он книгу дальше читать, и на тебе - и впрямь, наказание такое. Сансара по ихнему. Вечное колесо перерождений. Ага, подумал дядя Петя, смекалистый я все же. А дальше пишут, что выход есть все же. И начал дядя Петя медитировать как в книге учили.
Бочку облюбовал, сядет по-турецки и смотрит вдаль. Облачка ползают, мураши по делам своим суетятся, пес лениво дремлет у будки своей. Благодать.

-Господа, разрешите представить вам князя Мышкина и супругу его княгиню Подмышкину.

-А что у тебя глазки такие красные?
-Отвали. Крыса я. Белая.

Все дивлюсь, насколько красноречиво может русский мужик почесать горло.

Выпимши, дядя Петя с криком: «У, собака!» пинал свою псину, потом проходил в дом, обнимал жену и шептал: «Душенька моя!». А однажды все перепутал…

Набил полны карманы денег, а потом проснулся. Тут и сказке конец.

И-эх, какое сегодня после ночного дождя свежее утро. Зеленое и прятно прохладное.
Пока я варил себе кофе, воробей за окном торопливо щебетал мне свежие сплетни.

Часть 3.

В моей квартире вы не найдете ни одной книги, кроме толстого сборника афоризмов и собрания Большой советской энциклопедии. Нет у меня и телевизора. Зато стоит новенький музыкальный центр и есть плеер.
Книги я сжег, когда начал собирать свою коллекцию. Упаковал их в коробки, заказал машину и вывез за город. Моя девушка, конечно, была против. Но женщины, пока молодые, как форма с гипсом. Кто первым лег на эту форму, да не день там полежал, тот и отпечатается в ней почти навсегда. И скоро по дому начинает ходить твой двойник только женского пола. Пока гипс не затвердел, ты находишь в ней прикольные особенности, интересные движения души и течения. Но гипс на то и гипс, чтобы принять форму и застыть почти навсегда. И вскоре в спорах о вкусах, о которых не принято спорить, но в спорах о которых и проходит большая часть жизни, она поддерживает тебя. Она читает книги, которые ты ей даешь, начинает слушать твою музыку. Вы вместе смотрите одни и те же фильмы, и она пропитывается тобой насквозь. Вот говорят, быт заел. Брехня, просто надоедает жить со своим двойником, причем отдающим какой-то фальшью. В том смысле, что вроде и ты, вкусы твои, но все равно какие-то искаженные. Не спорю, может это мое ошибочное мнение, но у меня все так и выходит. Вот была она против сжигания книг, но один душевный разговор и она согласно кивает головой, мол да, ты прав, так и надо. Да, это даже интересно. Ты такой необычный. Прикольно.
Гора из книг получилась приличная. Я чувствовал себя просто каким-то средневековым инквизитором. Так и захотелось, помню, развернуть свиток и зачитать: «Высочайшим указом моего величества, за навязывание ложных ощущений, чувств и эмоций, за фальшь, внесенную в мою жизнь, за воровство моего времени приговорить книги к смертной казни через сжигание». Я поджег тогда книги и чуть ли не наяву видел, как корчатся в пламени герои бумажных страниц, как с дымом улетают, растворяются чужие жизни, чужие судьбы и чувства. Вот дон Хуан и Карлос взлетели пеплом к небу. Я никогда сам не был в мексиканской пустыне и не ел этих галлюциногенных кактусов, но они навязывали мне, что в солнечно-красной пустыне жарит яркое солнце, навязали мне вкус кактусов и ощущения, которые испытали. При этом, как помнится, сами за все повествование не прочитали ни одной книги. Горите! Тайлер Дердон – порождение Паланика, гори! Разбитые костяшки руки, вкус крови на его губах, пучины раздвоения личности, его теория тотального саморазрушения - все это я не пережил сам, все это большая ложь. Тайлер тоже на протяжении всего романа не прочитал ни одной книги. Как смеет он тогда навязывать свои мысли, свои теории со страниц книги. Гори! Пламя сожрало их всех дотла, всех героев Ремарка, Фауза, Шекспира, Абэ, Мураками, Пелевина, Достоевского, Кундеры. Они стали, тем, чем и были – всего лишь дымом. После этого пожара чужих фантазий, у меня появился первый экземпляр коллекции – обгоревшая наполовину обложка книги Мисимы «Исповедь маски». Эту я не успел прочитать, поэтому с ней не связан никакими переживаниями, воспоминаниями, обрывками чувств. Я не знаю, что пережил герой книги, что чувствовал. Для меня это всего лишь кусок обгорелого картона с именем автора и названием произведения, который запечатлел, как фотоснимок, ощущения, что я испытал, когда сжигал ворох книг.
Так я остался совсем без книг. Энциклопедия и сборник афоризмов не в счет. Из первой можно почерпнуть только конкретные данные – сухие и четкие, не окрашенные радугой ощущений. Все четко. Афоризмы же уважаю, за краткость изложения и возможность проверить самому их актуальность. Да, в афоризмах есть чужие оценки, но они не развезены на несколько сот страниц, не окутаны паутиной словес. Вот возьмем, такой афоризм: «Мысли, произнесенные вслух, становятся ложью». Может дословно и не так звучит. Я их не заучиваю, не гружу себя такой фигней. Но смысл таков. Как тут не согласиться. Попробуй кому-нибудь рассказать свои мысли, чувства, изложить их словами, как обязательно наврешь. Несознательно, конечно. Во-первых, иногда просто слов не хватает, чтобы все передать. Во-вторых, начинаешь привирать, чтобы приукрасить, то, что мелькнуло в голове, дорисовывать то, чего не было. В общем, обязательно наговоришь такого, чего и не было то. Но я не был бы я, если бы не взялся проверить. Испытать на собственной шкуре.

Часть 4.

Я закрыл за своей девушкой дверь и обернулся лицом к своей квартире. Ну, вот я со своим жилищем остался один на один. В такой момент меня всегда охватывает легкое возбуждение, радость поднимается откуда то из живота к груди, а потом к горлу. Сразу хочется подпрыгнуть на месте, издать гортанный звук и закружиться в первобытном танце по квартире. Неясное чувство то ли свободы, то ли еще чего бурлит в крови. Это у меня с детства. Всегда, когда родители уходили, и я оставался один в доме, мне казалось, что меня ждут таинственные и захватывающие часы. Можно полазить в запретных местах, порыться в шкафах. Особенно меня притягивал ящик с отцовскими инструментами и всякими вещичками типа охотничьих спичек и складного ножа. Я становился владельцем этих вещей, хозяином дома. У-ля-ля. Вот и теперь, сколько лет уже прошло, а я испытываю то детское волнение.
Я допиваю свой чай и доедаю бутерброд. Включаю диск с Вивальди. Черт его разберет, что там за концерты. Я вообще не врубаюсь в эти навороты вокруг музыки. Но от Вивальди меня прет по полной программе. Да и не только. Мои вкусы могут привести в ужас любого меломана. Тут и Вивальди, и Limp Bizkit. Рахманинов и Korn, Nirvana и Высоцкий. Да чего у меня только нет. С музыкой все-таки проще выходит, чем с книгами. Вот возьмем Вивальди, его я слушаю исключительно утром, один и под сигарету. Соответственно и впечатления от музыки у меня всегда одни и те же - свои. Утро + одиночество + сигарета = Вивальди. И по другому, Вивальди + утро + сигарета = одиночество. Не знаю, как обозвать такую формулу, но так и есть. Вот и получается, что не мне навязывают какие-то там переживания или мысли, чужой опыт, а я сам прилепляю его к музыке. Тут, правда, есть опасность все самому же и испортить. Поясню. Muse я слушаю в тягостном настроении. И не дай бог я под их музыку испытаю какую-то радость. А это значит, что в следующий раз, когда я включу их диск, то меня окутает смятение – то ли мне в депресняк упасть, то ли радостью воспылать. Поэтому важно, чтобы в музыке был порядок полнейший.
В тысячесотый раз я мою посуду. Сначала кружки, потом тарелки, следом ложки и вилки. Дело настолько привычно-рутинное, что его не замечаешь, не отслеживаешь, а уплывешь мыслью, широко поставив парус, далеко-далеко.

Приношу извинения всем, кому доставил неудобства своим отсутствием. Причина оного банальна - дома сломался телефон. Сегодня добрался до работы и погрузился в закладки.

Часть 2.

Свет сквозь щель. Условно его можно разбить на два вида. Лучик, когда ты один, дает хороший заряд на день, подбадривает: «Ну же, вставай! Впереди целый день». Ты подставляешь щеку и чувствуешь теплое прикосновение чей-то доброй руки. У света, упавшего на ее плечо другие оттенки, другой голос. Убаюкивающий и успокаивающий, нежный и ласкающий. Эта разница ощущений света для одного и для двоих настолько существенна, что прочие классификации просто не прижились. Хотя их можно придумать множество, начиная от часа, в который ты проснулся и встретился с солнечным лучом, до деления в зависимости от облачности.
Я специально оставляю небольшую щель между плотными шторами, чтобы каждое утро встречаться с одним из своих любимых экземпляров коллекции. Не знаю, как это происходит, что щелкает в голове, но я почти всегда просыпаюсь раньше нее. Могу поваляться несколько минут в полной гамме чистейших ощущений.
Она просыпается смешно. Резко отрывает голову от подушки, недоуменно оглядывается. И где она сегодня шлялась в своих снах? Морщиться и прикрывает глаза рукой. Свет щекочет ей ноздри и она чихает, трет глаза и смотрит на меня:
-Привет.
Киваю в ответ.
-Сколько уже.
Протягиваю часы, что всегда валяются на столике у кровати.
-О, уже девять. Не опоздать бы.
Улыбаюсь, глядя как она торопливо вскакивает с кровати и очумело оглядывается в поисках свой одежды. Человеческое внимание такая рассеянная штука, что порой просто диву даешься. Можно несколько минут что-то делать, а потом и не вспомнишь даже, что делал. Бегал, по дому одевался, расчесывался на ходу, бросил расческу где-то, а потом ходишь и ищешь ее: «Черт подери, и куда я ее кинул!». Вот и спрашивается, кто за тебя прожил эти минуты. Если ты сам, то зачем?
Когда она закончит утренний туалет, то обязательно спросит, что я хочу на завтрак. Три, два, один:
-Что ты хочешь на завтрак?
Пожимаю плечами. На самом деле формальность. Ну допустим, я скажу, что хочу чуть поджаренные тосты с тонким слоем масла, яйцо всмятку и чашечку горячего какао. Она что кивнет гривой и начнет готовить? Вряд ли. Учитывая, что опаздывает. Мне спешить некуда, сегодня день полностью в моем распоряжении.
Ест она сосредоточено, быстро, почти не жуя. Бутерброды с ветчиной и чай с лимоном. Тоже неплохо. Чем хуже тостов и какао? Не знаю, поэтому ем с удовольствием.
-Как тебе новый костюм?
Не переставая жевать, делаю гримасу типа ничего, пойдет.
-Оденешь сегодня?
Мотаю головой – нет.
-Зря, он тебе очень идет.
Может быть и идет, но я уже никогда его не одену. Одеть его - значит, испортить уникальный экземпляр, что дался мне с таким трудом. Допустим, одену я сегодня этот костюм и пойду погулять в парке, можно с уверенностью сказать, что тут же запачкаю его налетом других ощущений. Смазанных, не всегда четких, но безнадежно портящих все впечатление от лежания в гробу. Нет уж. Теперь этот костюм навсегда повиснет в моем шкафу, достану я его только, чтобы вспомнить те моменты, когда меня накрывала темнота и я умирал наяву.
Последний ритуал – прихорашивание у зеркала в прихожей перед выходом на улицу. Сейчас она попрощается. Три, два, один:
-Ну все, я побежала. До вечера.
Я целую ее в щеку и остаюсь один.
За все утро я не произнес ни слова, а никто и не заметил. Забавно.

День без слов.
Часть 1.

Я провожу рукой по полированному дереву и пытаюсь навсегда запечатлеть в себе это ощущение, осознать, прочувствовать его полностью. Спрессовываю его, обкатываю, убираю шероховатости и примеси, как будто скатываю округлый снежок из липкого и мокроватого снега. А потом сравниваю его с похожим, полученным раннее. Допустим с полированным деревом своего стола. Но все равно разница чувствуется, ее добавляет само слово «стол», его полированное дерево теплое, уверенное, открытое, приглашающее, оно само «добро пожаловать». А вот гроб, что я выбираю себе сегодня, намазывает на ощущения толстым слоем промозглость и одиночество, мглу и сырость. Хотя завяжи мне глаза и заставь погладить любую из этих деревянных поверхностей, я и не отличу.
К выбору гроба я подготовился – надел белую рубаху, галстук и покрыл это тяжелой тканью черного костюма. Продавец учтив, на лице его вечная печать скучающего сочувствия. Тяжело, наверное, каждый день тихо ходить рядом с клиентом и негромко советовать, какой гроб лучше.
-Молодой человек, вам мужской нужен или женский?
Я хожу молча. Проникаюсь обстановкой. Не знал, что гроб может быть мужским или женским. Гроб он и есть гроб. В него кладут не мужчину, или там женщину, а просто тело.
Продавец молчит, наверное, дает время привыкнуть. Я как кувшин под дождем наполняюсь тихой печалью. Еще чуть-чуть и слеза скатиться по склону щеки. Я ловлю это ощущение сачком памяти и запихиваю в стеклянную банку с табличкой «Выбор гроба». Пора собрать еще несколько экземпляров:
-Вы знаете, я для себя выбираю.
Залысины продавца удивленно поползли вверх по черепу и вмиг опали лавиной сочувствия обратно.
-Извините, мужчина, я не знал. Может вам воды принести?
Интересно, какую смертельную болезнь он приписал мне. Какая бы не была, но стоит обратить внимание, что близость моей смерти заставила продавца прибавить мне годов и перевести в ранг «мужчины». Взрослеем прямо на глазах.
-Не беспокойтесь. Итак, какой посоветуете?
Залысины вдруг принимают недоверчивый вид и сканируют меня на предмет нормальности в ее общечеловеческом понятии и озаряются легким светом эврики.
-Молодой человек, может у вас что-то случилось? Я могу чем-то помочь?
Понижение ранга. Из мужчин меня перекинули обратно в «молодые люди». Из смертельно больного я стал в лучшем случае потенциальным самоубийцей, в худшем просто психом. Хотя какая тут разница. Надо вернуть позиции. Я представляю, что завтра должен умереть: вот я встаю с кровати, и в трусах иду в ванную, разглядываю мятое лицо в зеркале, подмигиваю отражению и криво улыбаюсь, пытаясь влепить в самого себя заряд хорошего настроения, потом начинаю чистить зубы и вдруг хватаюсь за сердце, щетка падает на пол, я пытаюсь дышать, но не могу, хапаю белой пеной зубной пасты на губах воздух, но не могу впихнуть его в себя, сшибаю руками пузырьки и бутылочки, шампуни и гели, оседаю на пол и меня накрывает темнота.
Камера уплывает вверх. Общий план ванны. Я в нелепой позе на полу. The End. Титры.
Слезы бегут из глаз. Я вдруг обнимаю продавца и зарываюсь лицом в его плечо. С всхлипами и невесть откуда взявшимся легким заиканием начинаю говорить:
-У ме-ме-меня рак… С-с-ск-о-р-о…. скоро я…
Продавец успокаивающе поглаживает меня по спине. Молчит. Я же уже упаковал новый экземпляр и подписываю «Слезы на плече продавца. Прием сочувствия».
Остается поймать самый редкий экземпляр, из-за которого я собственно сюда и пришел. Я отпаиваюсь водой, заботливо поданной продавцом. При этом про себя обдумываю: интересно, а они включают в стоимость гроба расходы на воду для покупателей. Наверняка. Это же тоже просто товар.
Слезы уже высохли, платок смят в комок и спрятан в карман, я обхожу ряды:
-Мне нравиться вот этот.
Залысины качнулись, обозначив учтивый кивок.
-А можно я, - тонкий лед, осторожные шаги, - примерю, так сказать. Попробую. Мне так будет легче. Понимаете, как будто я просто костюм покупаю. Понимаете?
-Да, конечно, если вам будет угодно.
Тесно и немного жестковато в гробу. И сразу тихо как-то. Но все равно что-то не так, как я представлял себе.
-Закройте, пожалуйста, крышку, - чуть слышно я прошу продавца.
И меня накрывает темнота. The End. Титры.
Редкий экземпляр в банке «Лежание в гробу».

Знал бы, что меня ждет, удавился бы на собственной пуповине, когда лез на свет. Ладно, в следующий раз.

Две подруги щебетали в кафе за бокалом вермута «Мартини Бьянко»:
-Ой, мне так нравиться твоя нижняя губа. Просто прелесть. Дашь поносить?

Слышал, что Робин Гуд был всего лишь купированным Леголасом. Брехня, наверное.

-Путь к сердцу мужчины лежит через живот, - учил молоденькую студентку мединститута опытный патологоанатом, разглядывая труп мужчины, умершего от обширного инфаркта.