Ведь говорил, что у меня рассказ написанный уже давно валяется. И знаю я, что в нем неправильно, и что правильно. Знаю, где править, а где нет. Но самое главное, знаю, что еще долго он будет валятся нетронутым. Поэтому лучше читайте как есть. И дай бог когда-нибудь дотянется моя левая нога до него и исправит все, что надо было исправить. А пока не могу, извините.



Под самый закат я вышел к морю. Как и я, оно дышало шумно, тяжело, с отдышкой. Я сел прямо на мелкие круглые камни. Глаза слезились от солнца, что почти касалось воды. Оно словно через все море протянуло ко мне по воде свою краснокожую, загорелую руку. Кричали шумные, бестолковые чайки. Я втянул носом воздух – никаких ощущений. Повертел головой, увидел недалеко от себя выброшенную на берег приливом длинную ленту морской капусты. Сгреб ее пятерней, поднес к ноздрям, втянул. Гниловатый запах, терпкий, соленый. Я вдыхал, но ничего не шевелилось в душе.
Стало тошно. Я так долго добирался сюда, но это ничего не изменило. Я у моря, но оно не дало мне жизни, а всего лишь напомнило, что у меня ее нет.
Даже печаль не тронула меня, когда я понял, что ничего не изменилось. Ни радости, ни грусти. Тихое равнодушие с привкусом тошноты. Во рту все тот же отзвук изжоги, что преследует меня уже долгие годы. И все та же усталость, что с каждым годом копиться все больше и больше. Это как каждый новый год кидать в копилку по монетке. Проходят годы, и она все тяжелей и тяжелей. Богаче.
К старости появилось время, чтобы поразмышлять, как же все так получилось, что я прожил свою жизнь в мыльном пузыре. Тонкая прозрачная пленка давала ощущения присутствия, участия во всем, что касалось меня. Всего лишь эффект присутствия. Все радости, печали моей жизни я так толком и не почувствовал. Я словно проскальзывал мимо них в своем пузыре, и чем дольше я в нем был, тем быстрее меня несло по воздуху. Пылинками проносились моменты счастья, чуть касались тонкими паутинками дни горя. Все оседало на мыльной поверхности пузыря, не касаясь меня. В какой момент я оказался внутри него?
Я долго перебирал фотографии каждого дня жизни и везде находил на радужке глаз отражение пленки, пока не добрался до глубокого детства, что прожил в поселке на берегу моря. Где-то здесь я и потерял свои ключи, где-то здесь я засел в пузырь.
Я оглядываю берег, море, словно могу увидеть эту потерю. Тщательно ощупываю глазами каждый клочок окружающего пространства. Еще одно бессмысленное занятие, к которым я так привык.
Быстро надвигалась темнота. Воздух терял прозрачность, густел, все меньше и меньше пропуская света. Становилось прохладно. Я, шумно выдохнул, начал вставать с земли. Пора идти. Но сначала я скидываю рюкзак с плеч, встаю и спускаюсь к прибою. Как преданный пес море лижет сапоги, ластиться. Оно меня узнало, а я его нет. Наклоняюсь и набираю пригоршню воды, смачиваю губы, облизываю их языком. Соль щиплет губы.
Поднимаюсь от моря к рюкзаку, взваливаю его на плечи. Теперь надо идти вдоль берега – километра два и я выйду к старому маяку, там можно сворачивать в сторону материка и по разбитой грунтовке выйти к родному поселку.
Начинаю шагать вдоль моря. Ноги вязнут в гальке, проскальзывают. Если кто не знает, то тяжелей всего шагать по рыхлому снегу и по морской гальке. Я быстро выдыхаюсь, отдышка мучает, треплет, заставляет часто останавливаться и стоять, выравнивая сбитое дыхание.
Ночь окончательно натянула свое черное, исколотое тонкими иглами покрывало на небо. Узкий прищур молодого месяца не давал света, справа ворочалось море, шептало как суфлер, подсказывало дорогу: «Иди вдоль».
Яркое пятно костра я заметил издалека, его ярко-оранжевый платок полыхал на ветру, выкидывая в темноту искры. Я узнаю пламя – так ярко и звонко может гореть только выбеленный сушняк, покрывающий берег моря, словно кости диковинных животных.
У костра сидят трое, они не слышат меня, увлеченные разговором. Треск горящего дерева, скрывает мое дыхание и шаги.
Я останавливаюсь за кругом света и рассматриваю их. Осторожничаю, боясь сразу так вот выйти к людям. Жизнь в городе своими острыми краями делает из тебя пугливого пса, что ждет удара от всякого, кто проходит мимо.
Все трое мальчишки. Они сидят на больших корягах и осторожно курят сигареты, видно, как неумело они затягиваются. Напоминают мне людей, которые в первый раз пробуют настоящий кофе – на их лицах и разочарование от того, что ждали большего, и причастность к новому, и вид знатока, который с пониманием тянет горячую темную жидкость.
Один, с тонкими светлыми волосами, выдыхает дым, чуть склоняется вперед к сидящим напротив друзьям, говорит:
- А еще, говорят, можно встретить колдуна. Даже не узнаешь, что это колдун, потому что с виду обычный человек. Вот как ты, или я. Ну, ни капельки отличия.
Остальные двое молчат, напряженно слушают.
- Был раньше, правда, один способ. У колдунов глаза разного цвета. Один, к примеру, зеленый, а второй голубой. Или один черный, а другой коричневый.
- Прямо вот такие разные? – спрашивает один из слушающих.
- Да. Не у всех, конечно. Иначе бы колдунов вообще на свете не осталось – всех бы по глазам вычислили и поубивали. Поэтому они сейчас научились маскироваться. Наведут морок, что у них глаза одинаковые, и не заметишь даже.
- Ну и чего этот колдун может сделать? – перебивает третий, - Фигня все это.
Светловолосый чуть не подпрыгивает на своей коряге, злится:
- Да пошел ты. Не хочешь слушать – не слушай.
- Рассказывай, ну его, - говорит второй, поворачивается – Андрюха, дай ты послушать. Интересно же.
Андрюха сплевывает, ухмыляется:
- А чего я. Пускай рассказывает.
Светловолосый снова начинает:
- Ну, так вот. Много чего может колдун, но самое страшное, если начнет тебе жизнь предсказывать. Вроде как погадать хочет, а ведь интересно послушать, что у тебя будет-то. Вот и слушаешь. А он рассказывает, рассказывает тебе. Всю-всю жизнь рассказывает – и то с тобой будет, и это. До самой смерти расписывает и вот только скажет тебе, как ты умрешь – так сразу все.
- Что все? – спрашивает второй.
- Умрешь сразу на месте.
- Почему?
- Как почему? Ты вроде, как и прожил все. Он ведь тебе всю жизнь рассказал – вот и умираешь. А к колдуну все твои годы, что ты не успел прожить, переходят.
Я слушаю и разглядываю их с интересом. Это мальчишки с поселка, на ночную рыбалку пришли. Им лет по тринадцать. Сейчас сидят молча. Светловолосый шевелит палкой горящие поленья, вздымая в небо очередной сноп искр.
- Закипает, - говорит он, заглядывая в котелок, пристроенный на таганок. – Сейчас чаю попьем.
- А старика чайком не побалуете? - говорю я и выхожу к огню.
Все трое вскакивают испуганные, светловолосый даже хватается за рукоятку охотничьего ножа, висящего на поясе. Застыли, изучают меня взглядами.
- Или не пустите старика к огоньку? – я дружелюбно улыбаюсь.
- А вы откуда, дедушка, взялись? – настороженно спрашивает третий, которого друзья называли Андреем.
- Из города я. На родину вот погостить приехал.
- В поселок что ли идете?
- Ну.
Меня усадили к костру, дали чаю. Мы сидели молча. Мальчишки разглядывали меня, я отхлебывал обжигающий чай из эмалированной кружки.
- Давно тут были? – спросил светловолосый.
- Давно, как уехал в город учиться, так больше здесь и не был, - отвечаю я.
- Вообще ни разу?
- Ни разу. А тут что-то соскучился.
- У нас хорошо.
- Точно, - я оглядываю ребят. Смотрят на меня с интересом.
Я их всех хорошо знаю. Светловолосый – Дима, второй, самый любопытный и впечатлительный паренек – Илья. И, наконец, третий – Андрей. Друзья с детства.

Ночные рыбалки – любимое летнее занятие. И тут важна, не столько сама рыбалка, сколько возможность оторваться от дома, посидеть вот так в ночи у костра, рассказывая страшилки. Дима по ним специалист. Где он их только берет? Каждый раз рассказывает истории, одна другой краше. Гроб на колесиках – просто сказка для дошколят, по сравнению с его байками.
Я пью чай вприкуску с карамельной конфетой. Чувствую, как ко мне приходят силы. Узнаю давно забытые ощущения – аромат и вкус чая с костра, уют ночи на берегу моря.
Я делаю глоток, потом прячу кружку в своих больших ладонях:
- Давно я так не сидел. Последний раз помню перед отъездом в город. Ходили после выпускного рассвет встречать. Класс у нас дружный был. А потом как-то разлетелись, кто куда.
Я вспоминаю, как июньской ночью мы также кругом сидели у костра, кто-то тихонько играл на гитаре и треск углей, шум сонного моря вплетал в перебор струн. Сначала шумели, разливали по кругу водку и перебивали друг друга, а потом стихли и только гитара и негромкий голос одноклассника.
- Казалось, нет крепче семьи, чем мы, - говорю я мальчишками. Они слушают в задумчивости, убаюканные моим голосом. – А потом большие города прибрали нас к рукам. Кто-то здесь остался. Думаю, может встречу, да придем так же вот к морю. Вспомним молодость.
Усмехаюсь в бороду.
- Я тоже поеду в город учиться, - сказал Илья. Он встал, набрал из кучи собранных дров несколько поленьев покрупней и подложил их в затихший костер.
- А на кого, дедушка, вы учились? – спрашивает Дима.
- На учителя. Поступил легко, будто носок поутру одел, - улыбаюсь, - Казалось весь мир у ног. Приехал юнец с деревни, сдал экзамены на пятерки, начал учиться. Комната в общежитии, новые друзья. Мамка с папкой далеко. Сам себе командир. Хочешь, пришел домой ночевать, хочешь – нет.
- Да-а, - завистливо тянет Илья.
- Сейчас вот вспоминаю, вроде весело было, а что именно не помню. Так вот подумаю, а может ничего и не было. Никакого веселого студенчества.
Они смотрят на меня, не понимая, о чем это я вдруг. Для них все сейчас понятно: есть жизнь, она легка и проста. Вот море – оно соленное. Когда ласковое, а когда и строгое, злое, хлещет волнами берег. Они чувствуют упругость ветра, могут упасть на спину и смотреть в небо, разглядывая подушки облаков. Ничто не мешает им чувствовать все сердцем, душой. А я надежно законсервирован в мыльном пузыре. Мой смех не звон внутренних струн, но скрежет ржавого механизма внутри.
Мое студенчество – война. Это скупые письма домой: «Все нормально. Учусь хорошо. Живу». Это деньги и продукты из тыла. Я отстреливался на сессиях, окапывался в окопах общаги между ними.
Андрей наливает себе еще чая, шумно отхлебывает:
- А чего обратно не вернулись?
- Город хитрая штука. Да и жизнь тоже. Самому не сильно-то хотелось – вроде как в городе интересней.
Илья понимающе кивает головой, словно он сам уже жил в городе и знает о чем речь.
- Женился ведь еще, а девушка была городская – не хотела уезжать.
Жена была столь невзрачна характером, что напоминала мне пыль на телевизоре. Я приходил домой с работы, она спрашивала шуршащим, песочным голосом: «Как прошел день?». Я отвечал, что нормально, в учительской повздорил со школьной мигерой – химичкой. И все в таком духе. Спрашивал, что на ужин. «Картошки сейчас пожарю», - отвечала она. Тогда во мне родилась тошнота. С каждым днем она усиливалась. Мы выезжали в отпуск к теплому морю. Я в тщетной надежде, что-то переломить в себе, смыть этот дурной привкус.
Однажды я не пришел в то место, в которое приходила жена. И на следующий день и через день. Я уволился и уехал в другой город, еще больший.
Словно на исповеди я изливаюсь перед мальчишками, моими друзьями, и они слушают меня, кивают, спрашивают, улыбаются, когда я вспоминаю смешные случаи.
- Я ей говорю: «Вы знаете новый анекдот про президента?», а она: «Нет». «Жаль», - говорю, - «Я тоже». Так и познакомились. Вторая жена была шумной, как болонка. Ей спокойно можно было зачислить мировой рекорд по продолжительности телефонных разговоров.
Мальчишки смеются, я с ними тоже. Легко и свободно, как давно не смеялся. Они заражают смехом. Мне хочется откинуть голову назад и смеяться в голос, так, чтобы звезды подрагивали, сотрясаемые моим смехом.
Мне хочется их смешить, и я рассказываю, как вторая жена болтала с подружками, словно чукча – что вижу, то пою: да, с работы вот пришел, ага, шляпу снял, сейчас на кухню пойдет кастрюлями греметь. Да, ты знаешь, он в последнее время измученный такой. Ага, даже выглядеть стал хуже. Круги такие под глазами.
Мой рассказ, то сбивчивый, как река в узком ущелье, то плавный, когда она вырывалась на равнину и замедляла течение – выносил из меня мусор, размывал пленку.
Я замолк. Мальчишки тоже молчали.
Втянул носом соленый воздух, и, казалось, даже захмелел от его запаха. Меня наполняли звуки, чувства.
- Ладно, пойду я уже, - поднимаясь, сказал я.
- Куда вы дедушка ночью-то? – вскочил Илья.
- Да пойду до поселка уже. Да и пройтись хочется, - улыбнулся я, глядя на обеспокоенное лицо.
- Не, мы вас не пустим, - сказал светловолосый Дима.
- Пусть идет, - перебил его Андрей. Он равнодушно смотрел на языки пламени.
Его друзья замолчали. Они с удивлением смотрели на него. Хотели возразить, но было что-то в его виде такое строгое, что не осмеливались.
- Спасибо за чай, - сказал я и, взвалил рюкзак, пошел.
Отошел на приличное расстояние, осторожно удерживая в себе забытое чувство. Скинул на гальку тяжелый и уже ненужный рюкзак. Спустился к воде и лег рядом с прибоем. Я смотрел в небо, прохладный воздух остужал разгоряченное ходьбой лицо. Один на один с небом и шумом моря. Я словно только что рожденный детеныш нерпы лежал на берегу, впитывая собой мир.
Закрыл глаза.
По телу разливалось счастье.
Такое забытое чувство.
Пузырь лопнул, впуская в меня все то, что долгие годы не трогало меня.
Он сменил хозяина.
На радужке глаз Андрея я заметил его отражение – еще слабое. С годами пленка станет толще и тогда он заметит ее. Тогда он приедет к морю, в поисках меня.
Я вместе с друзьями буду ждать его у костра. Светловолосый Димка и впечатлительный Илья помогут мне выслушать его рассказ.