Пистолет упирался мне в висок. Сталь вдавила кожу. Больно. Подмышками стало влажно, крупная капля пота скатилась по телу.
- Как тебе такой расклад? Сможешь ли теперь оправдаться? А?
В ответ молчу.
- Что молчишь? Ничего не хочешь мне сказать? Это ведь твой шанс. Давай поговорим по душам.
- А пистолет?
- Всего лишь стимул для тебя. Подумать. Говорить честно.
- Мне больно.
- А ей? Ей не было больно? – голос чуть не срывается на визг, пистолет еще сильней упирается в голову. Наверное, на коже останется красный кружок. Вроде тех, что остаются, если уснуть щекой на руке с часам. Только меньше, как раз по размеру ствола. Маленький красный кружок. Я представляю его очень ярко, четко, будто пистолет уже убран и я разглядываю себя в зеркало. Но это не так. Пистолет чуть толкает в голову:
- Ну?
- Она сама, - я подбираю слова осторожно, чтобы не спровоцировать.
- Что сама? Сама хотела боли?
- Нет. Она вела себя вызывающе, - я замолкаю.
Долгое время мы молчим, вспоминая его сестру, тринадцатилетнюю девчушку. Русые волосы, спадающие между лопатками словно водопад, ароматную девичью кожу. Она много улыбалась, но не звонко, во весь рот, а чуть приподняв уголки припухлых губ. Будто она была уже умудренной женщиной, сильной и мудрой. Черт ее знает, может в это тело запихнули взрослую душу. Ее длинные пальцы часто играли цепочкой с маленьким крестиком, что висела у нее на груди. Я любил любоваться, как она это делает. Иногда мы молча сидели так друг напротив друга — она вертела крестик, перебирала мелкие звенья цепочки, а я смотрел на ее руку, как на диковинное существо. И признаюсь, мне это нравилось. Иногда мой взгляд отвлекался от гипнотизирующих пассажей руки и опускался чуть ниже — на ее формирующуюся грудь. Два припухлых бугорка волновали мое воображение, как до этого ни одни из упругих женских грудей, коих я все же успел повидать за свои двадцать три года. Воображение начинало подсовывать картинки, одна краше другой. Плоть набухала, ей становилось тесно в брюках. Тогда я пытался откинуться назад, отвести взгляд, но не мог. Я начинал ерзать, и она чувствовала это всем своим женским нутром, склонялась вперед так, чтобы растянутая футболка отвисала вниз, и я мог ненадолго, на миг-другой, увидеть ее грудь с розоватыми и нежными сосками. От этих воспоминаний у меня началась эрекция, и я чуть поерзал на стуле, пытаясь пристроить ее поудобней. Пистолет тут же надавил, язвительно:
- Твоя похоть даже перед лицом смерти не уймется?
- Просто затек немного.
- Ты опять лжешь.
Ответь нечего, он меня чувствует насквозь.
- Да.
- Зачем?
- Об этом неприлично говорить.
- О стоящем члене?
- Да.
- Хм-м.
- Я боялся оскорбить тебя этим.
- Ты уже оскорбил меня так, что дальше просто некуда. Интересно, если пристрелить тебя сейчас, ты так и умрешь со стоящим членом? Это было бы символично, чтобы ты лег в могилу с выпяченным хером.
- Я не знаю.
- Жаль, что ты не все еще сказал, а то такой момент для смерти упустили.
Смешок. Короткий, словно выстрел. Все-таки он выстрелил, пусть и смехом. От этого смешка мой член опал. Все-таки есть жертвы.
- Ты сказал, она вела себя вызывающе. Это как?
- Всяко было.
Он снова подталкивает мою речь пистолетом.
- Она могла ходить при мне в одной футболке.
- И что?
- У нее красивые ноги.
- Знаю.
Снова замолкаем. Каждая деталь о ней толкает нас в пучину воспоминаний. Ее ноги, может, и были еще неидеальны. Острые коленки. Подростковая поджарость. Но, боже, ее кожа. Гладкая, нежная. Мне хотелось целовать ее бедра с внутренней стороны, вылизывать языком, подбираясь к сокровенному.
Я скашиваю глаза вбок, вижу его руку и болтающуюся на запястье цепочку с маленьким крестиком. Ее цепочка. Теперь она у него на руке.
- Я старался не смотреть на ее ноги часто, но иногда она садилась на пол, скрестив по-турецки ноги, и тогда футболка приподнималась.
- Ну.
- Тогда я видел ее трусики.
- Она всего лишь доверяла тебе.
- Я знаю. Иногда мы вечером смотрели телевизор.
Он чуть ослабляет давление ствола.
- И знаешь, иногда мы натыкались на эти фильмы.
- Какие эти?
- Для взрослых. Я всегда пытался переключить канал, но она меня останавливала. Ей было интересно. Я не видел в этом ничего страшного. Вспомни, мы и сами любили их посмотреть в ее возрасте. Я относился к этому понимающе. Это ведь любопытно, да и все равно рано или поздно она должна была об этом узнать. Лучше уж так.
- И что?
- Она смотрела так жадно, чуть поддаваясь к экрану.
- А ты?
- Мне было неловко, она, наверное, это понимала. Потому что могла вдруг повернуться и посмотреть прямо в глаза, да так, что сразу вдруг успокаиваешься. Вроде как все в порядке. Неловкость уходила. Она могла просто улыбнуться, и все вставало на свои места.
- И член тоже, - вставляет он едкую фразу.
Я осекаюсь, не сразу вспоминаю, что хотел сказать. Начинаю сначала:
- Мы смотрели эти фильмы. Вместе. Не много, минут двадцать. Потом становилось жарко, тесно и мы переключали.
- Это все?
- Нет.
- Что еще?
Еще. Много чего.
- Она могла выйти из душа, закутанная в полотенце. Вертеться у зеркала, зная, что я вижу. Она могла позволить упасть полотенцу. Мне кажется, она это делала специально, ей нравилось, что я возбуждаюсь. Иногда она могла утром прибежать ко мне в постель, будто она проснулась раньше всех и хочет меня разбудить. Она забиралась на меня, садилась сверху на мои бедра, подпрыгивала на них, дергала меня за уши. Или же, наоборот, садилась тихо и щекотала перышком под носом, пока я не начинал чихать.
- Она ведь ребенок, - чеканит.
- Когда я просыпался, она говорила, что замерзла и заползала под одеяло. Ложилась и смотрела мне в профиль. Долго и серьезно. Я бы сказал, что так смотрят влюбленные.
- Что?
- Она смотрела на меня как на своего возлюбленного.
- Но это не дает повода распускать руки. Она всего лишь маленькая девочка, которым свойственно влюбляться во взрослых мужчин.
- Я долго сдерживал себя.
Он с остервенением пихает меня пистолетом, кричит сквозь слезы:
- Почему? Почему ты не сдержался на этот раз? Сука? Почему?
Я тоже рыдаю, давлюсь, оправдываюсь:
- Она... Она первая…
- Что?
- Она залезла под одеяло без игр, сразу. Прижалась. Я почувствовал ее теплую наготу и проснулся. Отшатнулся. Пытался выгнать. Она положила руку мне туда. Чуть сжала, расслабила. Я замер, не в силах что-то сделать.
Он плачет, я кошусь на руку – крестик качается в такт его всхлипам. Я плачу вместе с ним и мне становиться легче, слова, как и слезы свободно текут из меня печальной рекой:
- Она прижалась губами к моему уху. Такое теплое дыхание. Запустила руку в трусы. Чуть влажная и теплая она обожгла меня и лишила разума. Она всего лишь гладила его, а у меня так пересохло во рту, что я еле-еле сглотнул. Я обезумел, опрокинул ее навзничь. Впился губами в ее грудь. Наверное, ей стало больно. Она попыталась остановить меня, но было поздно. Я уже сошел с ума от возбуждения. Я раздвигал рукой ее ноги, разрывал их просто. Она закричала, я зажал ее рот. Она испугалась, билась, но я не мог уже остановиться. Ты же понимаешь, ты же знаешь, что это такое, ты все знаешь сам.
- Да-да, - давиться слезами он.
- Она толкнула меня к этому. Не надо было так вот ей. Не надо. Не надо.
Меня замыкает, и я твержу на одной ноте:
- Не надо было ей. Не надо было ей. Она сама виновата. Не надо было.
- Да-да, - мямлит он.
Я опускаю руку с пистолетом. Всегда можно договориться с самим собой. Всегда.

Current music: Downset - Hectic