Ах да, вчера же тут городу 150 лет было. Я по этому поводу сознательно работал, потом играл в футбол, а потом снова работал. Праздник почти прошел мимо, догнал я его только вечером, когда пошел на салют. Спускаюсь к набережной. В полутьме, в потоке людей. А там, на набережной, что-то гремит, под ногами катаются пивные бутылки, банки, пакеты какие-то. Ларьки и туалеты облепили одинаково страждущие люди. В небо медленно поднимаются летающие фонарики — небольшие воздушные шары из бумаги и с лампадкой. На самом деле красиво и необычно. И слышу сзади: «Вань, Вань, посмотри. Ну, посмотри, Вань, летающие фонарики». Ваня в ответ пробурчал что-то невнятное. А женщина обиделась. Я это по молчанию понял, что обиделась. Радость была у нее детская, а ее не по-детски оборвали. А потом был ужас. Люди, люди, люди. Я их в таких количествах сразу любить не могу. За что любить человека, который весь салют орал в телефон:
— Макс, Макс... Макс, бля, я тебе не слышу... Макс, Макс, бля, ты где? Я тут. Я на набережной. Да тут. Макс, я тут. Здесь какой-то памятник. Памятнику тут, Макс. Ленину, наверное. Макс, я тебя не слышу, Макс. Макс, не еби мозги, Макс. Памятник тут, тут памятник. Макс, памятник Ленину тут. Ты идешь, Макс? Ты идешь, я спрашиваю. Сюда идешь, Макс? Ты ебала, Макс, тут памятник. Ленину. Да похуй, иди сюда, Макс.
Ну, и так на протяжении минут двадцати. Без остановки. Надеюсь, Макс такой же был и памятник Малиновскому понимал как памятник Ленину, иначе они не нашли друг друга.
И этот человек там был не один. Их тысячи, имя им легион.

Итак, дело обстоит следующим образом — мы сидим в кафе. Говорить особо не о чем, поэтому молча. Сидим, собственно, как бы вместе, но как бы и порознь. Вдруг на одного из нас снисходит нечто благое. Он улыбается. Сначала робко как-то, потом уже во весь рот, затем смеется, даже хлопает себя ладонью по ноге. Встает и уходит. Мы пожимаем плечами — бывает. Может и нам повезет.