Сегодня у меня был приступ панического страха. Было так страшно, так страшно. Что я не решался сделать движение – свело живот, оцепенели руки и ноги. Я боялся сдвинуться с места. Я испугался жить. Понимаете, жить испугался. Жизнью жить, идти, смотреть, двигаться, улыбаться, злиться. Жить. Испугался.

Если искать причины, то они всегда найдутся. Так устроено наше мышление. Причинно-следственные связи и все такое. Цепочки сами строятся, сами кольца плетут, сами в узлы завязываются. Мы их перебираем. Туда-сюда. И находим дефекты.

И мысли еще такие — ну неужели, неужели, столько народа живет как-то так, живет себе и живет. Без замысла какого-то, без ощущения того, что ускользает из рук все больше нитей, ускользает с каждым днем. Тут не сделал, там недоделал, тут забыл, а тут поленился. Неужели не мучает, что нет таланта какого-то, умения, знания, что ничего не дал — только взял? Расстраивает ли это их, понимают вообще? А. Ну, в самом-то деле, мучает ли это?

А представьте, что завтра вас расстреляют. По закону. За политические взгляды. Есть ли среди нас люди, которые готовы к такому ходу событий. Есть ли люди, у которых есть такие взгляды на жизнь, за которые он готов умереть. Выйти к кирпичной стене, не позволить завязать себе глаза, смотреть прямо в дула винтовок и, сука, ни о чем не жалеть.

Я слушал его монолог. Длинный, путанный. Чувак как котенок с клубком ниток. Рассказывает, рассказывает. Прыгает с одного на другое. Путает, сбивается, начинает заново. Боже, чувак, когда же ты закончишь. Нет, он продолжает. Дескать, я такая суперстар, у меня тут талант торчит, тут второй, а третий вообще этими двумя погоняет. Улыбается и рассказывает про детство, бабушку какую-то, собачку. В общем, по полной программе. От и до. Вроде, как выходит, все и шло к тому, что я суперстар теперь. Карты так легли, звезды расположились, семья заложила, друзья поддержали, враги не дали расслабиться, ошибки научили. Ну, понимаете, да. Летний лагерь, новые друзья, хуе-мое, тут я впервые показал что могу. Ага, все аплодировали. Успех, успех, успех. Тут успех, там успех. Везде успех.
Я дослушал до конца. Просмотрел свои записи. Я не торопился, пролистал все страницы. Он сидел прямо передо мной. Ждал, сложив руки на колени. Я снял очки, положил их на раскрытую тетрадь, потер переносицу:
— Итак, теперь попробуем с вами вспомнить, когда вы в первый раз ушли в запой.

Познакомился недавно с мужичком одним. Зовут его Владимир Владимирович. Нет, не тот самый. Просто тезка. Невысокий, худощавый. Скуластый еще такой. Лицо какое-то усталое, строгое. А над ним уже лет шесть-семь все подшучивают. Дескать, Владимир Владимирович, как вы смотрите на проблему НАТО. А, когда Владимир Владимирович, мы в ВТО вступим? А что вы, Владимир Владимирович, можете сказать по поводу роста цен. И все в таком же духе.
А я шутить не стал. Сразу отпиздил.

- Интересно у тебя так получается — ты типа крутой перец, а я хуй с горы. Не, брат, так дело не пойдет. Ты либо давай меня в перцы крутые записывай, либо сам в хуи переходи. Иначе, дело у нас с тобой клеится не будет. Это ты сам знаешь, как будет. Я к тебе подвалю, а ты так глянешь-глянешь, что пиздец сразу. Сразу понятно, отвали хуй с горы, не видишь что ли, крутой перец занят сейчас. Так же и будет, сука. Знаю же, видел не раз. Поэтому, братушка, давай как-то решать это дело. Давай, как-то думать, предпринимать. Ты давай, как-то мозги пораскинь. Нам бы с тобой на равных надо. На одну степень надо. Понимаешь?
Потом молчит. Смотрит на равнодушно спящего кота. Ждет ответа.

Спал, да спал. Никому не мешал. А потом они пришли, разбудили, наговорили гадостей, натоптали по всему дому, накурили и даже в углу насрали. Я рассердился, конечно. Кричал, бил кого-то из них и лицом в говно это тыкал. Конфликт налицо. Мы это сразу поняли. Пригласили психолога, рассказали как дело было. Он улыбнулся: «Дело-то житейское. Сейчас я вам все объясню». И, правда, объяснил все. Мы помирились тут же, даже сцепились мизинцами: «Мирись, мирись и больше не дерись. А кто будет драться, я буду кусаться. А кусаться не при чем, буду драться кирпичом». Потом смеялись.

У одной женщины жили были. Были эти были тихими и спокойными. Не кусались, не лаяли, мебель не грызли. Хорошие такие были. Уютные. Жили они с женщиной душа в душу. Вместе вечера коротали, чаи гоняли, да в парке гуляли. И умерли они в один день. А дело было так. Почувствовала женщина, что все — помирать пора. Погоревала, да делать нечего — срок пришел, отжила свое. Начала тогда она к смерти готовиться. Полы помыла, посуду. Пыль протерла. Белье постирала, погладила и в шкаф убрала. Села на кухне, были ее напротив сели. Сидят и молчат. В глаза смотрят. Понимают все. А женщина беспокоится:
— Как же вы тут без меня, были мои? Кто же присмотрит за вами? Кто чаем напоит? Кто поговорит?
Молчат были. Сами не знают.
Расплакалась женщина.
А потом усыпила были свои, да сама померла.

Утренний дождь наполнил канавы водой. Мутная, грязная она стекала вдоль дороги к неведомому водоему. А ветер разогнал уже тучи, солнце грело. Все вокруг блестело, наполнялось солнечным теплом, радостью, светом. Я бросил окурок в канаву, и вода унесла его. Куда-то далеко.