Московское время
Перед традиционным зимним сессином монахам и послушникам монастыря «Приют Кукушки» давалось две недели на посещение родственников – кто сказал, что у буддийских монахов их нет? Но Лелик с Бибой как всегда в чем-то проштрафились и никуда не поехали. Так они остались в опустевшем «Приюте» на две долгие одинокие недели в этом заснеженном краю…
- Ху-у-ля, Биба!
- Ху-у-ля, Лелик!
- Что делать будем? В смысле – чем заниматься?
- В смысле – каким именно способом влачить свое земное существование?
- Точнее не скажешь… Именно влачить. Ну так как же?
- Может, типа, водки набрать и каждый день по бутылке…
- Скучно… Биба, ведь не водкой единой жив человек…
- Ну я, блин, не знаю тогда… Лелик, прикинь – вот было бы прикольно, если бы все вокруг нахрен затопило… А над водой остались только несколько таких как наш верхних этажей… Как сраные острова… Мы бы тогда взяли с тобой лодку или какой-нибудь плот из дверей сделали и поплыли бы в гости в соседний монастырь… На верхний этаж…
- Прикольно… Прямо из окна бы вышли, сели на плот и поплыли бы! Капитан Биба!
- Капитан Лелик!
- Биба! А сколько время?
- Пол-пятого утра уже, спать надо ложиться…
- Точно…
Они легли спать и, поскольку в опустевшем «Приюте» их некому было беспокоить, проспали весь следующий день, проснувшись только около семи вечера… Они немного помаялись, поели, пошатались по пустым коридорам монастыря в надежде обнаружить еще какого-нибудь штрафника и вернулись в келью.
- Слушай, а ведь мы по Москве живем… В смысле – по Московскому времени.
- Биба, я вот как мыслю… Если мы живем не так как все, то как буддийские монахи должны это делать абсолютно!
- То есть?
- Ну, положим, живем мы по Москве – ну и что? А давай теперь вообще все с ног на голову перевернем… Ну, типа, все окрасим в оттенок сюрреализма… Оно и для Просветления полезнее – постоянное напоминание об относительности вещей!
Смекалистый Биба идею принял, и монахи с головой кинулись в ее реализацию…
Первым делом, они перелили всю имеющуюся у них водку в восемнадцать трехлитровых банок и поставили все это остужаться на подоконник. Точнее сказать, водки было на девятнадцать банок, но перелили только в восемнадцать. Затем сняли с потолка лампу и приделали ее к полу. На потолок же они гвоздями прибили коврик и легкие пластиковые стулья. Двуярусную кровать пришлось выволочь в коридор, но зато ничто теперь, кроме извечных сил гравитации не могло напомнить присутствующим об обычном расположении вещей. Оставался лишь последний штрих…
- Биба, раздевайся – будем голыми гонзать!
- Это еще зачем?
- Для полной концептуальности…
Биба почесал затылок, но потом посмотрел на Лелика, качая головой:
- Точно! – и обнажил свое буддообразное тело…
Голый Лелик, поджарое тело которого напоминало скорее индийского махасиддха, просидевшего в пещере лет десять, но было более загорелым, распахнул дверь:
- Ну, а теперь – нервы щекотать!
- Это еще зачем?
- Ты что, не хочешь проверить, насколько прочно реализована в тебе Природа Будды? Заодно узнаем – может кто остался… Эй! Люди, мы выходим – не пропустите момент!...
Лелик выскользнул в коридор первым, Биба, чуть замешкав, последовал за ним. Сначала они продвигались осторожно и медленно, готовые мгновенно исчезнуть в своей келье, если обнаружится, что в «Приюте» они не одни. Но время шло, келья осталась далеко позади, а люди все не появлялись. Соответственно, оба монаха осмелели и уже во всю болтали, наслаждаясь осознанием себя в столь нетривиальной и волнующей обстановке.
- Вот она, Биба, свобода-то!
- Ага! Я – в натуре, ты – в натуре и свобода – в натуре!
- Точнее не скажешь! Как, оказывается, мы отвыкли от вида собственных мошонок на фоне публичных мест.
- Не понял…
- Ну, Биба, где обычно ты можешь увидеть свою мошонку в ее первозданности? Разве что в постели или ванной - туалете.
- Да уж! Забавно было бы увидеть мошонку на проповеди или митинге в честь Первомая…
- Но, тем не менее, у всех нас есть мошонки… Если утрировать, то все мы – просто мошонки в костюмах. С женщинами, в принципе, та же самая ситуация, только в ином терминологическом ряду…
- Не понял! Я что – тоже мошонка в костюме?
- Что-то я не наблюдаю у тебя никакого костюма… Ты лучше подумай о другом – об играх человеческого рассудка… В начале, видимо от скуки, берется нечто и, под воздействием какой-либо произвольной морализаторской концепции подвергается культурному остракизму… Причем делается это топорно… Ведь для того, чтобы все забыли это что-то, необходимо громко и четко объявить всем о ней – то есть, о вещи, которую предполагается подвергнуть общественному забвению… «Не думайте о дохлой обезьяне!»… Я так полагаю – лучшей рекламы для этой самой обезьяны не придумаешь.
- Но ведь таких «обезьян» – масса…
- Точно! Поэтому я придаю термину «мошонка» универсальный смысл. Для меня «мошонка» - все то, что социум изгнал из официального обращения, низвергнув на задворки языка, да и мышления, в целом.
- О, брат! Мои глаза открылись!... Ну, и чего теперь делать-то? Как жить после всего этого, я тебя спрашиваю! А?
- Да не волнуйся ты так! Я же тебе говорю – игры все это. Система играет сама с собой. Но ебнутое на всю голову человечество, в силу собственного неведения (авидья – санскр.), решает, что оно приглашено на эти игры, причем чуть ли не в качестве главного героя-участника. Оно увлекается этими сансарическими играми точно также, как ты сейчас увлекся моей болтовней. Может показаться, что из этих игр надо срочным образом выходить, просыпаться…
- Да! Да! И поскорее…
- Но это – ошибка, потому что такое решение – тоже часть игры системы…
- Да елки-палки! Со всех сторон обложили, пидоры!!!...
- Не тревожься! Выход прост! Надо лишь предоставить систему самой себе. Она себя породила, развила, сама с собой наигралась, сама себя и разрушит… Вселенский закон, Биба, гласит, что нет ничего вечного под Луной – все преходяще… Мешать проходить чему-либо – результат неведенья.
- Лелик, ты меня знаешь – я законы уважаю, тем более, Вселенские! Но объясни мне, как система может сама себя разрушить?
- Если не вмешиваться в ее сансарическую возню и быть начеку, то всегда есть шанс поставить систему лицом к лицу с подлинностью сущего. А в зеркале истинной реальности иллюзии и миражи не отражаются… В этом, кстати, и заключается роль учителя Дзен.
- А причем здесь мошонка?
- В данном смысле, мошонка – лучший учитель. Если она вдруг оказывается там, где, по правилам системной игры, ее не должно быть, то система начинает противоречить сама себе, перегревается и дезинтегрирует! Сансарическое сознание, являющееся полигоном для разворачивания системы, на миг отключается, становится прозрачным, и сквозь него проглядывает извечно пребывающая природа Будды.
- Как солнце сквозь прореху в тучах!
- Точнее не скажешь!
- Понимаю-понимаю… Э-э-э… М-м-м, типа… моя мошонка, вдруг появляющаяся в таком неподобающем публичном месте как общий коридор, может поставить перед фактом своего существования чье-либо заблудшее сознание, мнящее себя и этот коридор отдельно от моей или чьей угодно мошонки!... Понимаю-понимаю…
- Правильно! И ты просто в кассу употребил слово «вдруг». Как будущему учителю, тебе необходимо помнить о внезапности… Именно эффект неожиданности не даст системе возможности подготовиться и включить в себя происходящее, что является ее обычным способом самозащиты…
Неизвестно, куда еще завела бы их бурная мыслительная деятельность Лелика, но тут они повернули в какой-то коридор и внезапно поняли, что влетели…
Они стояли в холле монастыря. Здесь обычно происходили самые главные официальные события «Приюта»: встречи и проводы знатных прихожан, заглянувших за благословением и принесших солидные взносы в монастырскую казну, приветственные церемонии важных функционеров из других монастырей и т. п.
В данную же минуту напротив них стоял их извечный, наделенный официальной властью, оппонент во взглядах на способы проведения свободного времени – Главная монахиня-привратница. Кроме всего прочего, это была женщина около 50 лет. По национальности латино-американка, Мария Хуанита была воспитана в весьма чопорном обществе тетушек, слывших женщинами высокой морали и нравственности… С утра Хуанита получила от тетушек посылку с подарком к Рождеству и, обнаружив в ней новое платье, захотела его примерить, благо в монастыре, по ее мнению, никого не было. Дождавшись ночи и раздевшись, она поняла, что зеркала в ее покоях нет, и решила воспользоваться зеркалом в холле. Обнаженная Мария Хуанита прошла в дальний конец холла, сняла зеркало со стены и уже возвращалась обратно, когда столкнулась с двумя невесть откуда взявшимися монахами…
Они столкнулись лицом к лицу – обнаженная молодость и ничем не прикрытая старость… Они столкнулись лицом к лицу в месте, неподобающем для столь откровенных сцен… Они столкнулись лицом к лицу в тот момент, когда абсолютно не были готовы к такой встрече, закрывшись от реальности концептуальными построениями…
Остолбеневшие Лелик и Биба переводили взгляд со своего отражения в зеркале, которым загородилась Мария Хуанита, на саму Марию… Та, в свою очередь, попыталась отвести взгляд от подробностей обнаженных молодых тел, но почувствовала, что силы покидают ее… Глаза Главной монахини–привратницы закатились, колени дрогнули и Мария, выронив зеркало из рук, упала на пол… Открывшееся зрелище подействовало на несчастных еще более шокирующее, чем внезапность встречи… Лелик и Биба переглянулись и в один голос закричали…

Current text: Лелик