Мы встречались с ней на крыше многоэтажки. Я всегда приходил вторым. Как-то так получалось. Поднимался из подъезда по лестнице, выходил на черную от битума крышу и находил ее сидящей на краю. Она свешивала ноги вниз и смотрела за горизонт. Я присаживался рядом. Говорить о пустяках, сидя на краю крыши, когда под тобой весь город, перед тобой далекий горизонт, просто не хочется. Не будешь же, сидя так вот на краешке крыши, говорить, что проколол колесо. Колесо оно ведь там, где-то внизу. С высоты машина, как пачка сигарет, колесо не больше таблетки, а уж дырку в нем и вовсе не разглядеть.
Я сел рядом, протянул ей фляжку с холодным чаем. Она посмотрела на меня, улыбнулась. Солнце пыталось закатиться за край земли, но явно с неохотой.
- Ты знаешь, проблемы ходят по земле. Сюда им не допрыгнуть, - сказала она.
- Да, поэтому я люблю сюда приходить.
Она тихо рассмеялась:
- Как бы не так.
- Почему вдруг?
- Ладно-ладно, посмотрим, - она вернула мне фляжку, я сделал глоток. Посмотрел на ее профиль. Я так привык видеть ее именно сбоку, что, встречаясь с ней лицом к лицу, чувствую себя некомфортно.
- Слушай, а у меня есть хорошие черты?
- Сейчас ты рядом. Это достаточно хорошая черта?
- Не знаю, может быть. Для тебя.
- А для тебя?
- Мне трудно назвать это чертой характера. Хорошая черта - это, например, смелость, доброта, ну или там честность. А это не черта, это факт.
- А для меня черта, - возразила она.
- Пускай будет так. Итак, что сегодня?
- Сегодня будем провожать улетающих в Англию.
- В смысле?
- Скоро будет пролетать самолет в Лондон. Должен же кто-то пожелать пассажирам счастливого пути.
- Я думаю, это дело родственников и друзей.
- Когда самолет в воздухе родственники уже едут на машинах и автобусах домой. Они вспоминают, что надо приготовить ужин, вспоминают, что сегодня будет по телевизору. Кто-то из них думает о работе, что с утра надо будет сдать важный отчет, написать заявку, заполнить какой-нибудь бланк. А самолет в небе и пассажиры откинулись в креслах, читают журналы, осматривают соседей и некому им пожелать счастливого пути, махнуть ручкой серебряной точке, растворяющейся в облаках. Давай это сделаем мы.
- Почему бы и нет.
Я снова отхлебнул чай из фляжки, глянул на свои ноги, свисающие над двором дома. Я немного поболтал ногами, а почему бы и нет. Всякий раз, когда они так свисают, хочется ими помахать в воздухе.
Я посмотрел вниз, разглядывая двор, проживающий очередной вечер: пылесосящий салон машины мужчина, дети в песочнице, две старушки на скамейке, девушка с пуделем, бомж у баков с мусором. Я отвернулся.
- Почему ты отвернулся?
- Мне неприятно на него смотреть?
- На бомжа? Почему?
- Ну, он как-то не вписывается в этот вечер.
- Ты отвернулся, и его не стало? Так что ли?
- Нет.
- Так зачем делать вид, что его нет?
- Ну не знаю. Чтобы настрой не портить.
- Ты искажаешь вечер.
- Ты ведь сама сказала, что проблемы на земле, сюда им не допрыгнуть.
- Да, но я не отрицала факт их существования.
- То есть?
- Просто отсюда они другие. Вот и все.
- Мельче?
- Нет, просто меняется точка зрения.
- Сложно. Так когда, говоришь, самолет?
- Ты снова отвернулся! - рассмеялась она.
Я улыбнулся в ответ:
- Ну да.
- Тогда меняем планы. Пассажиры и без нас долетят, им диспетчера пожелают счастливого пути.
Я с интересом глянул на нее:
- А что будем делать мы?
Она поднялась и пошла к выходу с крыши:
- А мы пойдем вниз.
Я встал и пошел быстрым шагом следом, догоняя:
- Зачем?
- Должен же кто-то помочь человеку.
- Постой. Какому еще человеку?
- Так ты его и за человека не считаешь?
- Ты про бомжа?
- Ага, - кивнула она на ходу.
- О, черт.
- Можешь остаться.
- А ты?
- А я помогу.
Внизу было душно, двор укрупнился, стал существенным каким-то и шумным сразу. Гудел пылесос, смеялись дети, из окна на первом этаже доносился звук телевизора. Мы подошли с ней к помойке.
- Послушай, здесь воняет, - поморщился я.
- Зажмешь нос?
- Не язви, я серьезно. Воняет ведь.
- Чем пахнет сирень?
- Сиренью.
- А помойка помойкой. Это самое разумное, что она может делать, пахнуть помойкой, также как сирень сиренью, так в чем же дело?
Мы подошли еще ближе. Бомж с испугом посмотрел на нас:
- Чего?
Она сказала ему с теплотой в голосе:
- Вам помочь?
- Ебанутая что ли? - еще больше испугался он и как-то отчаянно прижал к груди холщовую сумку.
Я раздражался на нее, на этого проклятого бомжа, на себя. Какого черта я увидел его? Какого черта отвернулся? Теперь стоял, как придурок перед ним.
- Слушай, мужик, на тебе денег, - я протянул ему купюру, - Бери, и вали отсюда.
Он схватил деньги и быстро пошел прочь, изредка оглядываясь на нас, словно ожидая увидеть, как мы бросимся за ним, за своими деньгами.
Она с издевкой сказала:
- Ну что откупился?
- И что такого?
- Ничего. Сунь голову еще глубже в песок.
- Может хватит загадок? Я каждый вечер прихожу сюда, чтобы увидеть тебя, но каждый раз все заканчивается одинаково - ты ошарашиваешь меня, уходишь, оставляя одного. Я ведь просто хочу быть рядом с тобой. Это ведь хорошая черта, разве нет?
- Нет, это желание. Черта, когда ты рядом.
Мне хотелось закрыть устало глаза, закрыть лицо ладонями, закрыть себя навсегда. Она вдруг прильнула ко мне, быстро черканула губами по щеке, словно ветер случайно коснулся лица, потом быстро отпрянула:
- Пока.
Ночью я мастурбировал, вспоминая ее профиль.


Current music: Tool - Forty Six & 2

Военрук Сигматулин курил в мальчиковом туалете. Шел третий урок, в коридорах стояла гулкая тишина, которую он не любил. Такая тишина только в школах, когда идет урок. Кто хоть раз, опаздывая, забегал в школу, сразу спотыкался о тишину, словно с разбегу влетал в директора, потом укоризненно покачивающего головой, поцокиваюшего убийственно языком. Сигматулин в школьные годы опаздывал часто, поэтому не переваривал эту тишину. Хотелось посмотреть через окно, у которого он стоял с сигареткой, глянуть на улицу, полюбоваться беготней оранжевых листьев по двору, но стекло было закрашено бело-голубой краской. Докурив, военрук кинул окурок в унитаз, смыл - незачем малолеткам на бычки в унитазе глядеть. Потом он долго оправлял гимнастерку, разглаживая складки, небольшой расческой распушил усы, пробежал ладонью по волосам, поправляя.
В туалет вбежал мальчонка. Увидев Сигматулина, он коротко поздоровался и юркнул к унитазу:
- Отпросился или опоздал?
- Отпросился, Александр Петрович, - ответил школьник, оглянувшись через плечо на военрука.
- Не врешь?
- Не-а.
- Никак нет.
- Что?
- Отвечать надо: "Никак нет". Понял, Панов?
- Ага.
- Так точно, - раздражался Сигматулин.
- Извините.
- Путина любишь?
Мальчик застегнул ширинку, развернулся к военруку лицом, посмотрел ему прямо в глаза:
- Да.
- А знаешь, кем Путин раньше был?
- Да. То есть, так точно.
- Ну и?
- Разведчиком.
- Вот. Не музыкантом каким-нибудь плешивым, не хуепуталом гражданским, а разведчиком. Ты понял, разведчиком! Он в армии служил. А теперь скажи мне, какого хера ты, сопля зеленая, ко мне на уроки не ходишь?
Мальчуган опустил голову.
- Ну? Я жду. Отвечать коротко и по сути, - с нажимом сказал Сигматулин.
- Мне папа запретил.
- Ясно. Теперь упор лежа принять.
Мальчик уперся руками в коричневый кафель, вытянулся струной над полом. Сигматулин поставил ногу в начищенном до блеска кирзовом сапоге ему на спину и надавил, прижимая мальчонку к полу:
- Отжимайся и повторяй за мной: я люблю Путина!
- Я люблю Путина, - повторил Панов, поднимая тяжесть своего тела и преодолевая нажим ноги военрука.
- Я люблю Родину, - и Сигматулин снова ногой опустил Панова к полу.
- Я люблю Родину.
- И хочу служить в армии, чтобы защищать ее.
- И хочу служить в армии, чтобы защищать ее, - чуть не плача от обиды и унижения повторил школьник, отжимаясь.
- Я буду ходить на уроки военной подготовки.
Когда Сигматулин пришел к себе в кабинет, то первым делом вставил в машинку лист бумаги и начал бегло стучать по клавишам: "Довожу до Вашего сведения, что Панов П.С., отец ученика школы №23 Панова В.П., запрещает ему посещать уроки НВП".
Он откинулся на стуле, пробежался глазами по буквам и снова склонился к машинке, стараясь клавишами отбивать мотив нехитрого парадного марша.


Current music: Машнинбэнд - Рыба

Я зашел за полночь. Там было очень тихо, но ощущалось чье-то присутствие. Будто вошел в темную комнату - ничего не видно, ничего не слышно, но ты чувствуешь - кто-то спит. Или нет, даже не так, просто лежит, привыкший к темноте, и на тебя смотрит. Улыбается недобро, ощущая свою силу перед тобой. Ты руками шаришь воздух перед собой, а он смеется про себя, смотрит на тебя, слепого, дыхание придерживает, чтобы не раскрыть присутствие. А ты все равно чувствуешь, и тебе так страшно, что хочется убежать, сбивая дыхание, размашисто, не оглядываясь даже. Вот как страшно. Так было и за полночью. Я осторожно шагнул дальше, лед на луже хрустнул под ногой, завыла собака. Собаки за полночью тоже не такие. Не те, к которым привык - добродушно лохматые, носом мокрым в ладонь тыкающиеся. Вовсе нет, здесь они ловят малейший отсвет и отражают его глазом, желтым, сразу бездонным и пустым. За полночью они в тихом рычании поднимают верхнюю губу, чтобы желтоватые клыки тебе показать. Они воют, прижав уши к черепу, задрав его к небу. Я сделал еще шаг, а потом побежал. Быстро-быстро, еле касаясь земли, иногда оступаясь неприятно в скрытые тьмой ямки. Потом пригнулся, проходя под утро. Под утром было по серому блекло, но не так страшно. Я отдышался, согнувшись, упершись ладонями о бедра. Света под утром хватало, чтобы осмотреться, успокоится, глянуть с любовью на тело, бесформенное совсем под толстым одеялом. Я скинул одежду, нырнул в теплую постель, чтобы обнять свое тело, слиться с ним. Скоро оно проснется, чтобы по утру пройти на кухню, поставить чайник, торопливо позавтракать, а потом в переполненном автобусе въехать в день.

Current music: Pearl Jam - You Are

Когда самец богомола заползает на самку и привсовывает ей свой пистон, она начинает лакомится его головой. Отгрызает по кусочку. Пол головы отъела, а он все продолжает телодвижения. Уже всю схрумкала, а он не перестает.
Вот и у меня так же. Голову уже кто-то отъел, а я еще пырхаюсь зачем-то.


Current music: Kittie - In Winter