..один нож, один ключ, один крест.

Рыжий огонь, рой кружащихся искр. Сухой жар стягивает лицо в пылающую маску с дымящейся прорезью рта. Память прорастает сквозь реальность стеблями слов, просачивается сквозь время каплями дождя и голосом струн, и по лицам блуждают тени березовых ветвей.
Медленно, будто танцуя, облетают листья.
Небо черно, и угли мерцают в такт моему пульсу, и слова безголосо оседают на губах, как пепел.

В тот год я много писала. Сейчас, пытаясь вспомнить, что именно было на тех растрепанных листках в линейку, исписанных моими торопливыми, искренне-ложными словами, я вижу только рожицы на полях, и мертвый серый вихрь, превращающийся в костлявого уродливого пса, и пустыню черного, алмазно-черного песка. Не знаю, сколько там было правды, сколько пафоса, сколько надуманной горечи. Может быть, и не так много, как я боюсь. Может быть, я действительно писала о том, что было, а не о том, что мне хотелось, чтобы он прочитал.
Это не было письмами, не было рассказами, не было исповедями. Это было похоже на разбитые витражи — сотни цветных осколков, из которых уже не сложить рисунка. И все же сейчас мне хотелось бы попробовать. Взять в руки те записи, перечитать, перечувствовать, оценить с расстояния в несколько лет. Говорят, с прошлым к нам приходит опыт. Сейчас я начинаю особенно остро осознавать, что опыта мне отчаянно не хватает. Но какой может быть опыт, если я забываю предыдущий день, как только наступает следующий? Меня нет вчера, меня нет завтра, я существую думаю, двигаюсь, дышу, живу только сейчас.
Я знаю, что где-нибудь в ящике его стола или на полке шкафа лежит стопка лохматых листков. Он хранит их как память или как одолжение — мне, в общем, все равно. Может быть, однажды я даже наберусь мужества попросить его сделать копии и отдать их мне. Интересно, что я смогу в них найти.
Я помню одиночество, и тоску, и ненависть, и гнев. Мне хочется сравнить, похожи ли чувства меня-два-с-половиной-года-назад на чувства меня-сегодня. Изменилось ли мое восприятие мира? других людей? себя? Изменилась ли я сама? И — самый главный вопрос — хочу ли я это сделать?
Он говорит: меняй себя. Он говорит: не торопись, не пытайся измениться сразу вся, иначе сделаешь себе больно. Он говорит: меняй по чуть-чуть, по капле, по пункту из списка собственных недостатков. И он говорит: ты сильная, ты сильнее, чем сама думаешь, ты все можешь, ты справишься, все будет хорошо. Все будет хорошо. Если он так говорит, я верю. Потому что его слова — единственное, от чего становится теплее, от чего не хочется укрыться с головой одеялом и никогда-никогда не вылезать. Его слова — единственное, что не гонит из дома, шаг за шагом, по улицам, утопающим в душном летнем полумраке и слепящих фонарях. Его слова — единственное, что не напоминает о том, что в ящике с письменными принадлежностями кроме всего прочего лежит нож. Обычный нож, которым открывают коробки, который одинаково легко режет тонкий скотч, и плотный картон, и неподатливую кожу.
В текущей крови есть странное, гипнотическое очарование. Яркие капли сочатся из неглубокой царапины, и вены так прозрачно, так призывно голубеют сквозь тонкую кожу. И короткими ровными белыми полосочками почти истершихся шрамов — память о тех записях, о тех разговорах, о тоске и одиночестве, о его внимательных пронзительных глазах и столь редких, столь ценных этой редкостью прикосновениях.
Которых больше не будет. Потому что я — здесь, а он — там. Потому что сорок минут на машине — это вечность, которую мне никогда не преодолеть. Потому что я ему не нужна, а он мне если быть до конца честной хотя бы с собой тоже не нужен. И никто мне не нужен, я ни в ком по-настоящему до дрожи, до судорог, до смерти не нуждаюсь, и это делает одиночество гораздо более мучительным и безнадежным, чем если бы было наоборот.
Что за чушь я несу? Я не собираюсь умирать. Просто боль похожа на жизнь, и на правду, и на свободу, которых не могут дать никакие слова. Просто я два года ждала предлога, чтобы это вспомнить. Просто у крови вкус меди и запах водорослей. Просто... просто.
То, что я делаю — глупо, то, что я хочу сделать — глупо втройне, но я сделаю это все равно, потому что я упрямая, и потому что нельзя, и потому что мне это нравится. Это даст мне причину прятать руки, и смотреть загадочно из-под ресниц, и чувствовать себя обладательницей великой, непостижимой, никому больше не известной тайны. Это даст мне причину написать ему.

Я сумасшедшая.
Любите меня.
Аминь.

И через все эту словесную рухлядь — связующим звеном, единственной истинной причиной, пульсом в висках —

его имя.

Нет, я не буду писать об этом сегодня. По крайней мере, не здесь. Но однажды (например, через недельку или в следующей жизни), я об этом все-таки напишу. Обо всем. О белом небе в иллюминаторе, о гармонии несочетаемых архитектурных стилей, о незабудках и цветущей землянике, о бесчисленных разговорах - поверх пятнистого покрывала, на жесткой парковой скамеечке, по телефону до часа ночи... А еще - о хорошем кино, о русой макушке на уровне глаз, об ароматном ягодном чае и хрупкой золотистой стрекозе, об искусственно-кирпичных стенах, ванильном мороженном с клубникой и рыжей девушке Юкке... О качелях и о дожде, об иностранных языках и звездных войнах, о йоге и строительных материалах, о комарах и фотоаппаратах, о компьютерах, о музыке и о похожей на таксу кошке...
О прошлом, настоящем и, конечно же, будущем.

...брести под дождем, прячась от падающей с небес воды под темно-вишневым зонтиком.. разбивать лужи яркой резиной сапог, радуясь разлетающимся во все стороны брызгам.. коситься на спешащих мимо людей, придумывая сюжеты их жизней.. нести знакомую тяжесть его руки на плече, наслаждаясь хрупкой нерушимостью этого ощущения.. вдыхать свежий прозрачный воздух и едва уловимый аромат можжевельника и сигаретного дыма, удивляясь столь странно-гармоничному сочетанию.. цепляться мерзнущими пальцами за шершавую кожу его куртки, мечтая о горячей и мягкой коже под ней.. прижиматься плечом к его плечу, стараясь стать с ним одним целым.. и отчаянно, почти исступленно ловить всем свои существом нечаянное счастье – ловить руками уверенные прикосновения его рук.. ловить глазами его быстрые солнечные взгляды.. ловить губами холодные вкусные капли дождя и короткие, влажные, пахнущие этим дождем поцелуи...

Я падаю. Падаю-падаю-падаю, и солнце бьет в глаза. Спиной вниз. Голубое яркое небо и тени облаков. Страх скручивает легкие так, что невозможно вдохнуть. Ветер обжигает. Высоко-высоко – серебряный росчерк парящей чайки. Но я падаю. Что встретит меня внизу? Острые скалы на дне ущелья, которые проткнут меня насквозь, проломят мне кости и оставят на черной поверхности кровавыми следами? Холодные волны океана, которые примут меня в равнодушные обьятья и сомкнутся надо мной, навсегда отрезая от света и воздуха? Чьи-то руки – жесткие, теплые и надежные, которые подхватят меня, не позволяя разбиться? Как знать.Дверь открыта, и меня встречает знакомо-насмешливый взгляд. Кресло чуть покачивается подо мной – не могу сидеть спокойно. Дрожат руки. Дрожат губы. Хочется сказать так много, но слов не хватает. Как всегда, смотрю в сторону. Слушаю, не запоминая. Думаю не о том, о чем говорю.
Я так боюсь смерти. Чужой смерти.
Я так боюсь жизни. Не умею и не желаю чувствовать. Собственные эмоции пугают больше, чем старость и боль. Наверное, если бы на меня смотрел только ты, я смогла бы заплакать.
Твоя рука на подлокотнике кресла. В каких-то дюймах от моей. Коснуться... Но пальцы холодные, тебе будет неприятно.
Люди приходят и уходят. Тебя снова отвлекают, и, пока ты бродишь по комнате, шутливо отвечая на бесконечные вопросы, я рассматриваю тебя из-под полуопущенных ресниц. Сегодня твои глаза светло-серые, без намека на обычную голубизну. Ты двигаешься отрывисто, ломко. В тебе нет ничего красивого, или изящного, или хотя бы милого. И в какой-то момент я вдруг понимаю, что единственное, чего я от тебя хочу – это сочувствие. Не дружба и даже не любовь, я вполне могу обойтись без них, но я слишком привыкла к твоему снисходительному, взрослому и мудрому пониманию.
Ты работаешь, а я пишу, почти по-домашнему свернувшись на кресле. Твое присутствие успокаивает. Помнишь, ты как-то говорил, что хотел бы в старости сидеть у камина с книжкой в руках и котом на коленях? Так вот, я хотела бы находиться рядом – в той же комнате, на диване или за письменным столом, читать или писать или просто думать, и время от времени ловить краем глаза твой резкий профиль в красноватых отблесках огня.
Неровные буквы ложатся на бумагу. Просто обрывки мыслей, которые я не стану говорить вслух.
Стив. Теперь я правда могу так тебя называть. Ты разрешил. Пишу твое имя русскими буквами, показываю тебе. Ты радуешься так искренне и непосредственно. Пробую на вкус: Стив. И слышу в ответ собственное имя. Так хорошо.
Нет обычного суетливо-неловкого прощания. Ты никуда не торопишься, я никуда не тороплюсь. Я неспешно собираюсь, одеваюсь, улыбаюсь тебе. Ты раскидываешь руки в стороны и делаешь шаг вперед. И я позволяю тебе обнять себя. Утыкаюсь лицом в твое плечо, чувствуя как ты успокаивающе гладишь меня по напряженной спине. Прижимаюсь к тебе крепче. Где-то над моей головой звучит твой насмешливый голос.Твоя рубашка – прохладная и гладкая под моей щекой. Твои ладони – твердые и горячие даже сквозь одежду. От тебя пахнет не сигаретами, а по-детски сладко – леденцами и шоколадом.
Я отступаю, и ты касаешься пальцами моей щеки.Тяжелая черная дверь, каменно-серые ступеньки, ветер в лицо. Кажется, первый раз за все время нашего знакомства мне не приходится сдерживать слезы. Я смеюсь и почти кричу от пьнящего, солнечного счастья.
Ты есть. Я люблю тебя.

Очень хочется написать так, чтобы, прочитав, любой понял и почувствовал. Чтобы пробрало до костей, до сердца. Но слова так нескладны, так нелепы. Разве ими можно передать по-настоящему важное? Они бессильны, как осенние листья. От них пахнет дождем и гнилью.

И вспоминается глинтвейн, которого я никогда не пробовала, обрыв над рекой и черные птицы в холодном небе. А еще - белый песок, лодка в зарослях тростника и голуби под крышей полуразрушенной церкви. А потом - яркая листва яблонь, болотно-серая раскладушка и медовый запах пихты. И, конечно, - выпуклые красноватые камешки под ногами, соленый ветер и капли воды, искрящиеся на солнце.
Но это все - ложь, сказка. Потому что на самом деле есть только расползающаяся под руками слякоть, въевшийся в кости лед, размытый свет фар и онемевшее от боли тело.

Я ведь даже не помню этого. Только слова, которыми я столько раз сама себе рассказывала эту историю.

Черный грязный асфальт, суетящиеся люди. Влажный, липкий воздух кажется слишком густым - им невозможно дышать. Почти темно - фонари не горят. Тяжелый непрерывный гул. Рядом - водитель грузовика, перегородивший дорогу своей махиной, чтобы защитить людей от бесконечного потока машин.

Я знаю, что водитель был. Но помню ли я? Или это только отложившиеся в моей памяти образы, созданные с чужих слов?

Женщина на асфальте. Густые черные волосы слиплись на висках. Под ними яркой белизной выделяется повязка, а на ней - расползающиеся темные пятна. Женщина полусидит, неудобно вытянув ноги, и повторяет монотонно, как сломанная пластинка "помогите мне, пожалуйста, помогите мне, пожалуйста, помо..."

Вот это я точно помню. Рассказать об этом мне никто не мог.

Тающая грязь под моими ладонями, кожа содрана с мясом - от запястий до локтей. Не больно. Не страшно. Холодно. Неудобно. Люди рядом, жесткая лежанка в подпрыгивающей на ухабах машине. Чье-то мясистое лицо, требующее чего-то совершенно невозможного - то ли назвать свое имя, то ли вспомнить номер домашнего телефона. Большие острые ножницы, которыми чьи-то руки разрезают мокрую одежду. Треугольная маска незапомнившегося цвета, и сладкий запах, от которого кружится голова, и темнота, и забвение...

Это все - мое. Только мое. Никого другого там не было.

И пробуждение - лихорадочное, мучительное - тоже мое. И долгая ночь, полная боли, и одиночества, и метаний по грани бреда и просветления. И привязанные к постели руки - потому что могут быть переломы, а рентген работает с 8 утра. И четыре дня, оставшиеся в памяти одной цифрой, без событий и мыслей. И разговор, от которого сохранился только смысл "мама умерла". И картинка перед глазами: женщина на асфальте и темные пятна на белой повязке. И мое искреннее, равнодушное "я знаю".

Наверное, будь я старше, мне было бы больно. Но что знает о смерти семилетний ребенок? Только слово.

Равнодушный охранник, морозный воздух с улицы, замерзшие до неподвижности пальцы. Твоя приветливая улыбка. Часы на стене: 1:20. Просто еще одно нарушенное обещание.
Я качаюсь на кресле и рисую носком ботинка узоры на давно не мытом полу. Я не могу, просто физически не могу поднять голову и посмотреть в твое лицо.
Я запомнила каждую царапину на ножке стола, каждое пятнышко на стене и даже небрежный узел на шнурках твоих кроссовок. Ты говоришь, а я молчу, хотя должно быть наоборот.
Одиночество. Меня пугает одиночество. Зачем мне изумрудные иглы сосен, великолепные водопады и огненные закаты, если рядом нет никого, способного разделить со мной эту красоту?..
"Почему?" Ты повторяешь этот вопрос, пока я не начинаю отвечать.
Не надо. Пожалуйста, не заставляй меня это говорить. Ты же видишь: я не могу, не могу, не могу сказать это вслух. Я повторяю и повторяю это про себя, я смотрю тебе в глаза, я сделаю все, что угодно, только, пожалуйста, пожалуйста, не заставляй меня!..
Короткий взгляд на часы, пока ты не видишь. И молчаливое "не уходи", и молитвенное “останься”, и трезво-ледяное “никогда”…
Короткий взгляд на часы, пока, как ты думаешь, я не вижу. Но я вижу. И все сжимается внутри, и становится так мучительно жаль...
Ты быстро подводишь итоги и делаешь выводы. Собираешься. Идешь к выходу. Я иду за тобой, цепляясь за последние мгновения этой односторонней близости.
Я прощаюсь, не поднимая головы. Принимаю твое "Скоро увидимся, не забывай писать" и торопливо шагаю прочь, пытаясь понять, почему это совершенно невозможно - сделать шаг вперед и обнять тебя. Уткнуться лицом в твое плечо и на мгновение поверить, что нет ничего кроме твоей скользкой куртки под пальцами, твоих осторожных ладоней и тепла твоего дыхания на моем виске.

Мне кажется, что все это повторяется в тысячный раз. Вот минутная стрелка часов на стене добирается до самого верха. Вот ты достаешь из шкафа куртку и суешь в карман лежавшую на столе пачку сигарет. Вот скрипит дверь, пропуская тебя в коридор. Вот влажный, совсем не зимний ветер врывается на миг в помещение. Вот большой черный джип вспыхивает на прощание красными огоньками и скрывается за поворотом.
А я остаюсь. Ловлю запрокинутым лицом благословенный дождь, прячу руки в карманы и пытаюсь заново научиться дышать. От холодных капель на коже становится немного легче. Может быть, я не задохнусь. Может быть, я не заплачу. Может быть, я выдержу несколько часов, оставшихся до встречи с ребятами, и тогда мне больше не нужно будет думать или чувствовать - только пропускать сквозь себя их слова и смех.
Боль уходит быстро, почти не заметно, не оставив ни следа. Только память хранит эти мгновения ослепительной пытки - быть рядом с тобой, слышать твой голос, видеть твою улыбку, чувствовать твое тепло. Но воспоминания словно под стеклом - картинки, звуки - без эмоций, без удушливой несправедливости.
Пройдет день - месяц, год, - и все повториться в тысяче первый раз. Я снова буду стоять на пороге твоего кабинета. Буду смотреть, как ты азартно стучишь по клавиатуре, отвлекаясь иногда, чтобы отхлебнуть чуть теплый кофе из старой, но по-прежнему любимой кружки. Буду задавать себе бессмысленный вопрос: "А оно мне надо?", понимая, что на него есть только один ответ. Буду мяться и краснеть под твоим насмешливо-снисходительно-дружелюбным взглядом. Буду прятать глаза и ловить каждое твое слово и наблюдать исподлобья и отчаянно надеяться, что на этот раз ты не забудешь обнять меня на прощание. Буду провожать тебя до машины и убеждать себя, что есть - должен быть! - где-то в мире человек, которого я смогу любить также - нет! - больше, чем тебя.

Сегодня пошел снег.

Белое-белое небо. Такое яркое, что больно смотреть. Черные деревья с пустыми ветвями. Мокрые следы дождя на сером асфальте. Река, несущая непрозрачно-темную воду с редкими мазками светлой пены. Влажно, по-болотному чавкающая земля под ногами. Поредевшая блеклая трава. Листья. Много-много опавших листьев. Бурых, коричневых, лиловых, багровых, мертвых. Бредущая по парку девушка - серенькое пальто, пестрый шарф, озябшие пальцы спрятаны в рукава, ботинки с налипшей грязью, незапоминающееся лицо, тусклые светлые волосы. Несильный, но пронизывающе-злобный ветер. Такой холодный, что невозможно дышать.
И вдруг...
Ветер налетел так неожиданно, яростно, ярко.. подхватил неподвижные листья, закружил, повлек в странном безудержном движении.. рванул полы пальто, растрепал волосы, заставил задохнуться.. оглянуться.. увидеть вихрь листьев, вьющихся вокруг девушки.. касающихся ее рук.. скользящих по ее плечам.. замирающих в ее волосах, делая их похожими на косы дриады.. увидеть водоворот листьев - пергаментно-бежевых, персиково-розовых, охрово-каштановых, медово-рыжих.. А потом ветер затих. И все стало по-прежнему.
Белое небо. Черные деревья. Темная река. Мертвые листья. Холодный ветер. Бесцельно бредущая девушка. Скучная зябкая осень, горько пахнущая дымом и полынью.
Все по-прежнему. Вот только откуда на бледном, невыразительном лице эта врезающаяся в память улыбка полная светлого, безграничного счастья?

"Когда я умру..."

Random acts of kindness...

Сидеть на холодных ступеньках, слушать невнятно-убаюкивающий голос, проголодавшись, пойти в кафе и снова сидеть на каменной лестнице, потягивая обжигающий кофе и обкусывая свежую булочку, щуриться на проглядывающее сквозь желтеющие листья солнце и ни о чем не думать - что может быть лучше?

Встречать людей из недавнего прошлого, рассказывать о себе, в тысячный раз повторяя одно и то же, слушать знакомые до последнего слова споры, ловить взглядом улыбающиеся лица и не видеть перемен - что может быть лучше?

Болтать с друзьями о настоящем и будущем, бродить вместе по гулко-пустым коридорам, обсуждать все на свете, смеяться под отражающим фонари небом, кататься по очереди на чужом велосипеде, обещать встретиться и чувствовать себя нужной - что может быть лучше?

Только быть рядом с тобой.

Как у тебя это получается?
Ты берешь мою душу и выворачиваешь ее наизнанку.
Ты смотришь на меня спокойными серо-голубыми глазами и просто не замечаешь той невозмутимо уверенной в себе маски, которую видят все остальные. Ты с такой естественной легкостью оборачиваешь в слова рваные тени, из-за которых я пишу по ночам. Ты лишаешь меня как способности, так и надобности объясняться словами. С тобой я произношу вещи, которые не позволяю себе говорить даже мысленно. Ты даешь мне советы, которые я сочла бы оскорбительными, исходи они от кого-то другого. Ты без раздумий и без сомнений заставляешь меня позволяешь мне плакать. Ты молчишь, пока я, отвернувшись, перестав на тебя смотреть (как будто это делает меня невидимой!), чувствую, как по лицу текут слезы: выскальзывают из уголков глаз, сползают по пульсирующим вискам, скатываются по горящим щекам, капают с подбородка. Мне так стыдно и так легко, как не бывает больше ни с кем и никогда. А ты терпеливо ждешь, пока мои плечи перестанут вздрагивать, и продолжаешь невозмутимо объяснять мне меня. И так у тебя это получается, что я опять начинаю плакать.
Ты говоришь о духовной близости, о доверии... о том, что надо набраться смелости и сделать первый шаг. Ты приводишь в пример одного немолодого мужчину, который через год после смерти жены решается, наконец, пойти на свидание. Ты рассказываешь, а я сбиваюсь с дыхания, потому что, кажется впервые со дня нашего знакомства, ты говоришь о себе. Я слушаю, киваю, верю и не верю, что тебе тоже может быть тяжело и страшно, что ты тоже можешь испытывать сомнения и придумывать себе оправдания. Я запоминаю каждое слово – и твои интонации, и движения твоих рук, и внимательный взгляд – и прячу слезы как можно глубже, как можно дальше – так, чтобы ты их никогда не увидел, – потому что бессмысленно плакать над мертворожденными мечтами.
А знаешь, я ведь совсем не ревную. Правда. Совсем-совсем. И я знаю, поверь, что ты мне ничего не должен. И моя любовь, – если это любовь, – густо замешана на благодарности. Ты всегда так добр ко мне, ты никогда меня не отталкиваешь, и я не могу не любить тебя за это. А то, что не суждено... я переживу. Что еще мне остается?

"Не моя жизнь"

Здесь по обеим сторонам дороги растут сосны, под мостом шумит неутомимая река, поросшие лесом холмы переходят в дымно-нечеткие горы, и небо отливает бездонной синевой вечности. Здесь воздух наполнен свежестью всегда, а не только после грозы. Здесь даже машины немногочисленны и неторопливы. А люди здесь молоды и энергичны, а также в меру дружелюбны и в меру безразличны.
Я просыпаюсь рано, так рано, что мне совсем не хочется спать. Я открываю глаза и вспоминаю, что мне нужно сделать сегодня. Каждая минута занята, а те, что не заняты, я с удовольствием использую на чтение и прогулки. Я встаю и распахиваю окно. За ним - солнце, птицы и утренний холод. Я улыбаюсь и, ежась, иду одеваться.
К полудню становится жарко. Людей становится меньше, а машин - больше. Я шагаю в гору (здесь всегда - в гору и никогда - с, хотя это и противоречит законам физики), покачивая рукой в такт неслышной для окружающих музыке. Иногда мне хочется знать, что слышат они. О чем они думают? Никто не скажет.
Вечером, под розовеюзищими облаками, с которыми приходит прохлада - мягче и приятнее утренней, - я неспешно бреду по мосту над рекой. Так уж устроенно, что любая дорога от жилых райнов до всех остальных - и, естесственно, обратно - ведет через мост. Я останавливаюсь и, держась за перила, смотрю вниз. Из глубокого горла ущелья высовывается пенно-белый язык водопада. Скалы спускаются к воде колотыми карнизами. Прямо подо мной в самой середине реки лежит крохотный островок, а на нем - тонкое сухое дерево: изящно-ломкие ветви и корни скользящие на мокрых камнях. Я долго не могу оторвать от него взгляд. Потом, будто проснувшись, отворачиваюсь и иду дальше. Под ногами - серый асфальт, разрисованный цветными мелками. Картинки, символы, сообщения, призывы, реклама... Пока не выпадет снег, земля под ногами - это самое удобное массовое стредство передачи информации.
В моей комнате холодно и темно. Я торопливо закрываю окно, включаю свет, стягиваю кроссовки и падаю на кровать. Сейчас переодеться, составить расписание на завтра и забраться с книжкой под одеяло...
Правда хорошо?

Нет, это не я, это не со мной происходит, это не может быть реальностью... Я давно, кажется целую вечность, не чувствовала себя настолько одинокой. А, может, и никогда. Ведь раньше рядом всегда была семья - сестра, и папа, и бабушка с дедушкой, и маленький братик, и вообще... А теперь - никого. Мне страшно, мне плохо, я тоскую, скучаю, ненавижу себя за бездумное желание окунуться в неизвестность. Ну вот, окунулась. Теперь придется прилагать все силы, чтобы не утонуть.
Моя комната уютна, удобна и почти просторна. Моя кровать пружинит так, что на ней можно прыгать сидя. За моим окном шуршат по ветвям и крышам капли, оставшиеся от ушедшего дождя.
Мне хочется сжаться в комочек, замереть, застыть, исчезнуть, убежать от себя, от этой нелепой реальности, в которой рядом нет никого - совсем-совсем никого. Нет даже привычно дурманящих книг, нет телевизора, только компьютер, да и тот почему-то кажется враждебно-равнодушным, беспомощным против подавляющего отчаяния.
Звезды, как же мне страшно...

Но я прорвусь, обязательно прорвусь, и все изменится - не может не изменится! - и снова будут люди вокруг, будут улыбки и теплые ладони, будут лучистые глаза и беззаботный смех. Все будет, нужно только выдержать эти первые несколько недель... Нужно обязательно выдержать.

Торопливо, опаздывая, выскочить из дома; успеть на автобус, проехать пять кварталов, нетерпеливо поглядывая в окно; пролететь, едва успевая смотреть под ноги, еще один квартал - мимо узорных оград, ухоженных домов и лениво увядающих садов, - думая всю дорогу о нелепости человеческих жизней и человеческих эмоций, о начинающейся с завтрашнего дня неизвестности, о последнем дне почти полюбившейся работы, о новой стрижке и новых босоножках; замечая краем глаза разросшийся куст, усыпанный бледно-сиреневыми цветами с багровой сердцевиной, и трещины в асфальте, и двух ребят на велосипедах, и белесую кору стройного, как эвкалипт, дерева у перекрестка; достичь знакомых ступеней, покрытых сейчас в связи с неубедительно-завершающимся ремонтом налетом цементной пыли; перескакивая через ступеньку, взбежать к тяжелой черной двери, пропустив мимо сознания любопытные взгляды рабочих; кивнуть охраннику, затем - налево по короткому коридору, заглянуть в комнату через прозрачный пластик двери, толкнуть ее неслышно внутрь, поздороваться с безразличной женщиной за столом напротив и, наконец, заставив себя раздвинуть губы в улыбке, встретиться с тобой глазами.
А потом стоять, как всегда - неловко, чуждо, смущенно, радостно, тревожно - под твоим взглядом, под водопадом твоих слов, захлебываясь в них, в их искренне-равнодушной заботливости, в их дружелюбной нелепости, в их мучительной ненужности. Стоять, теряя понятие о времени, теряя связь с реальностью, теряя себя.

Что я?
Мир.
То, что я вижу, слышу, осязаю, обоняю, чувствую - это и есть мир.
Я могу быть вне мира, но нет мира вне меня.
Нет мира кроме меня.
Я есть мир.

Ты молчишь, и я не знаю, что сказать. Кажется, ты рад меня видеть. Тебе нужно возвращаться к работе, да и мне лучше не опаздывать больше уже неизбежного. Ты встаешь, раскрывая руки, и я делаю шаг назад - почти поспешно, почти испуганно... Подожди, говорю я. Вот, это тебе, - добавляю, протягивая тебе запакованный прямоугольник. Ты улыбаешься, так вечно радостно и беззаботно, что я отвожу на миг глаза. Спасибо, - и твои руки принимают подарок. Ты снова тянешься ко мне, намереваясь обнять, но на этот раз я готова - замираю внутри, чувствую твое прикосновение, едва ощутимый запах сигарет, шершавое тепло твоей кожи, прижатой к моему лицу... А потом ты чуть поворачиваешь голову, и твои губы легонько скользят по моей щеке. Ты отстраняешься, как будто ничего не произошло - а ведь для тебя это так! - и говоришь, продолжая улыбаться, ты пиши, не забывай, удачи тебе, у тебя все получится, все будет хорошо... И я киваю, - бессмысленно, бездумно, - желая только одного: оказаться от тебя как можно дальше, никогда тебя больше не видеть, никогда не слышать твой голос, не смеяться твоим шуткам, не смотреть в твои глаза, не искать твоей поддержки, не чувствовать прикосновения твоих губ...

Торопливо, опаздывая, выскочить из тяжелых дверей, сбежать по ступенькам мимо не работающих рабочих, пролететь, ни на что не обращая внимания, пару кварталов и замереть на углу пустынной улицы, прижимая пальцы к щеке и блаженно улыбаясь...

It was worth it.

Мне плохо.
Грустно, тоскливо, одиноко.
Говорят, это просто – протянуть руку, коснуться, почувствовать тепло. Говорят, это просто – улыбнуться, заговорить, подружиться. Говорят, это просто – жить и радоваться тому, что живешь.
Врут.
Солнечно, ярко. Весна. Деревья почти все отцвели, только магнолия у входа во двор еще усыпана пенными кружевами лепестков, и земля вокруг нее покрыта бело-розовым узором. Город укутан зеленью, пропитан густым ароматом. Ветер пахнет волнами и скошенной травой.
Глаз прохожих не видно за солнечными очками. Хочешь заглянуть в душу, а видишь лишь собственное отражение: взъерошенные, по-мальчишески короткие волосы, нос с горбинкой, губы с опущенными вниз уголками и две черные дыры вместо глаз.
Говорят, что все будет хорошо. Говорят, что нужно не сдаваться. Говорят, что я ни в чем не виновата.
Врут, конечно.
На столе – измятые листы с заметками на полях, открытые на середине блокноты, зарисовки на обрывках каких-то бумаг. В каждом слове – боль, страх, ненависть. Все, что осталось от настоящей жизни – вот эта весна за прозрачным стеклом.
Сколько не спрашивай "Любовь это или нет?", никто не ответит. Никто не может ответить. Даже ты. Тем более ты. Вместо ответа – его глаза, взгляд в упор, жесткие нежные пальцы, запах сигарет да бьющееся в груди тепло. Совсем чуть-чуть тепла.
Господи, как больно.
Он говорит, я должна верить в себя. Он говорит, я должна найти в себе положительные качества. Он говорит, я должна больше о себе заботиться.
Я никому ничего не должна!
Пальцы сжимают нож с узким острым лезвием. С таким же успехом они могли бы сжимать край ограждения на крыше, или тяжелый метал пистолета, или пластмассовую баночку с таблетками. Главное, чтобы не больно.
Я не боюсь боли. Зачем? Ведь все равно.
Прямо напротив моего окна – старое дерево. Светлая пятнистая кора, ветви окутаны облаком нежной, совсем молодой листвы. Где-то в кроне прячутся от дневной жары птицы. На скамеечке в тени сидят, обсуждая происшествия дня, добродушные старушки.
Экран компьютера бьет в глаза ядовито-зелеными буквами с черного фона. Спавшее до сего момента любопытство приподнимает пушистую голову и смотрит с моего лица прищуренными глазами, мерцающими точно у кошки в темноте. Курсор задумчиво бродит из стороны в строну, перескакивает на другую страницу и натыкается, наконец, на волшебное "завести свой онлайновый дневник".
А почему бы и нет?

Год. Триста шестьдесят шесть дней. Как забавно. Сначала – просто сборник рассказов. Потом – кладбище идей. Сейчас – привычка, способ хорошо провести свободное время, место для исповеди.
Вдохновения нет и быть не может, ведь – все хорошо, настолько хорошо, что даже мечтать не о чем. Вместо боли – воспоминание о ней. Вместо страха – спокойная уверенность в спокойном будущем. Вместо ненависти – не-любовь. Грусти не видно за прилипшей к лицу улыбкой. Тоска – аккуратно отмеренными порциями, перед сном, по пять минут в день. Одиночества тоже больше нет.
Есть – ставший привычным, удивительно красивый город, пара друзей, полдюжины приятелей, несколько десятков знакомых и любовь всей моей жизни в одном экземпляре. Есть – почти счастье. Но я ведь ни в чем не виновата, верно?

Мне хорошо.
С Днем рождения, дорогой Дневник!

Зима – пять месяцев в году. Лета нет вовсе, по крайней мере, не для меня. Резкий, порывистый ветер вперемешку с бисерным снегом. Круглая, яркая луна сквозь открытое окно. Пуховое одеяло на высокой кровати, аквариум без единой рыбки, разбросанные по полу вещи. Широкое кресло, на нем – я, на моих затекших коленях – толстая книга в глянцевой обложке. Рыжий свет абажура, голубоватый отблеск компьютера. Глаза слипаются. Завтра рано вставать.
Освежающая прогулка – закутаться потеплее, натянуть шапку на уши до самых бровей, сунуть руки в карманы. Привычно-торопливым шагом до обледеневших ступенек, по пустой улице к мосту, замереть на середине, облокотившись на каменные перила. Мост над рекой, скалы вокруг иссечены снежными полосами, белеют далеко внизу выступающие из воды камни, журчит в темноте несмолкающее эхо. Немеющие от холода руки развести в стороны, ловя снег ладонями. Пересечь мост, подняться к старому ржаво-кирпичному дому. Подмигнуть темным окнам и пойти назад. Захлопнуть дверь, сварить кофе, завернуться в одеяло, завести будильник и заснуть под завывания метели, забыв дымящуюся чашку рядом с недочитанной книгой...

Мечты сбываются.
Это раз.

Пятнадцать лет – моя первая жизнь. На полгода дольше, чем твоя смерть.
Знаешь, если бы я могла поговорить с любым человеком, который когда-либо жил на Земле, я бы выбрала тебя.
Хорошо бы людей предупреждали за день до смерти. Тогда у них было бы время попрощаться. Сказать все, что не успели, не сумели сказать за все прошедшие годы. Попросить прощения. Простить. Оставить на память кусочек себя – цветную улыбающуюся фотографию крупным планом. Я бы поставила фотографию на край стола, и мне бы казалось, что я тебя помню. А так – только слова, искаженные временем.
Я теперь старше, со мной можно говорить, как со взрослой. От меня не надо прятать страх и кровь. Я могу понять, я не испугаюсь, не расплачусь. Я хочу знать... Впрочем, уже поздно.
Господи, если ты есть, позволь мне умереть во сне, пусть на пятнадцать лет раньше, но без боли...

Но не все.
Это два.

В августе я переезжаю в город своей мечты.
Одиссей, сын Лаэрта, король Итаки, в конце лета я стану твоей подданной и безумно этому рада. Пусть Дедал подарит мне крылья, это совсем не опасно, я не стану взлетать к солнцу – с такой высоты не видно того, что внизу.
А ведь там – крохотные домики, окруженные зеленеющим лесом; ладони гор, хранящие кристальную влагу уходящих за горизонт озер; изумрудные иглы пушистых сосен, отливающие нефритово-голубым небом; стремительные реки, обрывающиеся со скальных карнизов пенистыми водопадами. А там во все стороны – пьяняще-чистый воздух, скользящие тени ласточек, покрытые завитками деревьев горы. А там – так хорошо, что можно забыть обо всем, что было; обо всем, что будет; можно просто жить – сегодня, сейчас, не думая ни о чем.

И это есть благо, ибо, если все мечты сбудутся, ради чего будет жить?
Это три.

Это для тебя:
Боль, о которой ты знаешь почти все, и радость, о которой ты почти ничего не знаешь.

Я захожу к тебе, чтобы сказать привет, а ты меня благодаришь.
Ты рад меня видеть.
Я счастлива видеть тебя.

Я стараюсь не плакать.

Счастье, солнечно-звездное, лучезарное, улыбчивое, мимолетное.
Счастье, когда я рядом с тобой.

Я стою на краю платформы, глотая теплый ветер,
и он гладит ладонями мое лицо, ворошит волосы, держит за руку.
Я стою на краю платформы и смотрю в горящие фары приближающегося поезда.

Мысли о тебе, мечты и выдумки, которым нет и не должно быть места в реальности.
Слова, твои слова, о которых я никогда не забуду.
Я, мой мир, мои сны.
Ты и твоя жизнь, о которой я почти ничего не знаю.
То, что было, и то, чего не было.

Это все - для тебя.

Мне хорошо. Светлое состояние душевной пустоты. Солнце сквозь веки рыжими лучами. Я пугаю прохожих радостной, непонятно кому адресованной улыбкой. Я поднимаю голову и смотрю в небо, акварельно-синее, ни к чему не обязывающее. Ветер забирается под куртку сквозь неплотно прижатый воротник и обматывается шарфом вокруг шеи, щекоча плечи бахромой мохнатых кисточек.

Я довольна собой — все успеваю, достаточно сплю, совершенно не волнуюсь. Может и следовало бы, ведь середина апреля — время решения, которое повлияет на следующие несколько лет моей жизни. Но мне все равно. Я уже ничего не могу изменить, я сделала все, что было в моих силах, а теперь осталось только ждать. Вот я и жду.

Теперь у меня есть место, куда мне хочется возвращаться. Скрипучий паркет, лампочка без абажура, освещающая опрятно-просторную кухню, широкий жесткий диван и почти отсутствующий интернет — вот условия моего покоя.

Я стала придавать гораздо меньше значения чужому мнению. Причем не только на словах или в мыслях. Я много думаю, много мечтаю, но мечты больше не путаются с реальностью. Не могу понять, нравится мне это или нет. Впрочем, пусть будет, как и все остальное. Пусть просто будет, не хочу ничего менять. Мне спокойно, мне пусто и светло, как в чисто убранной нежилой комнате, освещенной заходящим солнцем сквозь наглухо закрытое окно.

А ты как всегда охотно меня слушаешь и все понимаешь. Я тебя просто люблю, так что можно просто расслабиться и наслаждаться твоим вниманием. По пять секунд внимания в день, когда мы встречаемся в коридоре и ты бросаешь мне приветливую улыбку, плюс полчаса раз в неделю, когда я прихожу жаловаться на жизнь и делиться своими успехами. Не так уж мало.