Четыре месяца без тебя.
Четыре месяца чтобы уговорить себя, что (любви) ничего не было.

А потом: I miss speaking to you.

Не надо. Пожалуйста. Синим взглядом встретился — наотмашь; теплой ладонью чуть коснулся — бездумно-ласково; горстью коротких слов тронул (ударил утешил обнял) — нечаянно.

Я не знаю, что лучше: молчаливый покой (черная как зимний лед тишина) твоего отсутствия или вот это — безумное, нежное, горькое, солнечное.

В тот год я много писала. Сейчас, пытаясь вспомнить, что именно было на тех растрепанных листках в линейку, исписанных моими торопливыми, искренне-ложными словами, я вижу только рожицы на полях, и мертвый серый вихрь, превращающийся в костлявого уродливого пса, и пустыню черного, алмазно-черного песка. Не знаю, сколько там было правды, сколько пафоса, сколько надуманной горечи. Может быть, и не так много, как я боюсь. Может быть, я действительно писала о том, что было, а не о том, что мне хотелось, чтобы он прочитал.
Это не было письмами, не было рассказами, не было исповедями. Это было похоже на разбитые витражи — сотни цветных осколков, из которых уже не сложить рисунка. И все же сейчас мне хотелось бы попробовать. Взять в руки те записи, перечитать, перечувствовать, оценить с расстояния в несколько лет. Говорят, с прошлым к нам приходит опыт. Сейчас я начинаю особенно остро осознавать, что опыта мне отчаянно не хватает. Но какой может быть опыт, если я забываю предыдущий день, как только наступает следующий? Меня нет вчера, меня нет завтра, я существую думаю, двигаюсь, дышу, живу только сейчас.
Я знаю, что где-нибудь в ящике его стола или на полке шкафа лежит стопка лохматых листков. Он хранит их как память или как одолжение — мне, в общем, все равно. Может быть, однажды я даже наберусь мужества попросить его сделать копии и отдать их мне. Интересно, что я смогу в них найти.
Я помню одиночество, и тоску, и ненависть, и гнев. Мне хочется сравнить, похожи ли чувства меня-два-с-половиной-года-назад на чувства меня-сегодня. Изменилось ли мое восприятие мира? других людей? себя? Изменилась ли я сама? И — самый главный вопрос — хочу ли я это сделать?
Он говорит: меняй себя. Он говорит: не торопись, не пытайся измениться сразу вся, иначе сделаешь себе больно. Он говорит: меняй по чуть-чуть, по капле, по пункту из списка собственных недостатков. И он говорит: ты сильная, ты сильнее, чем сама думаешь, ты все можешь, ты справишься, все будет хорошо. Все будет хорошо. Если он так говорит, я верю. Потому что его слова — единственное, от чего становится теплее, от чего не хочется укрыться с головой одеялом и никогда-никогда не вылезать. Его слова — единственное, что не гонит из дома, шаг за шагом, по улицам, утопающим в душном летнем полумраке и слепящих фонарях. Его слова — единственное, что не напоминает о том, что в ящике с письменными принадлежностями кроме всего прочего лежит нож. Обычный нож, которым открывают коробки, который одинаково легко режет тонкий скотч, и плотный картон, и неподатливую кожу.
В текущей крови есть странное, гипнотическое очарование. Яркие капли сочатся из неглубокой царапины, и вены так прозрачно, так призывно голубеют сквозь тонкую кожу. И короткими ровными белыми полосочками почти истершихся шрамов — память о тех записях, о тех разговорах, о тоске и одиночестве, о его внимательных пронзительных глазах и столь редких, столь ценных этой редкостью прикосновениях.
Которых больше не будет. Потому что я — здесь, а он — там. Потому что сорок минут на машине — это вечность, которую мне никогда не преодолеть. Потому что я ему не нужна, а он мне если быть до конца честной хотя бы с собой тоже не нужен. И никто мне не нужен, я ни в ком по-настоящему до дрожи, до судорог, до смерти не нуждаюсь, и это делает одиночество гораздо более мучительным и безнадежным, чем если бы было наоборот.
Что за чушь я несу? Я не собираюсь умирать. Просто боль похожа на жизнь, и на правду, и на свободу, которых не могут дать никакие слова. Просто я два года ждала предлога, чтобы это вспомнить. Просто у крови вкус меди и запах водорослей. Просто... просто.
То, что я делаю — глупо, то, что я хочу сделать — глупо втройне, но я сделаю это все равно, потому что я упрямая, и потому что нельзя, и потому что мне это нравится. Это даст мне причину прятать руки, и смотреть загадочно из-под ресниц, и чувствовать себя обладательницей великой, непостижимой, никому больше не известной тайны. Это даст мне причину написать ему.

Я сумасшедшая.
Любите меня.
Аминь.

И через все эту словесную рухлядь — связующим звеном, единственной истинной причиной, пульсом в висках —

его имя.

Я падаю. Падаю-падаю-падаю, и солнце бьет в глаза. Спиной вниз. Голубое яркое небо и тени облаков. Страх скручивает легкие так, что невозможно вдохнуть. Ветер обжигает. Высоко-высоко – серебряный росчерк парящей чайки. Но я падаю. Что встретит меня внизу? Острые скалы на дне ущелья, которые проткнут меня насквозь, проломят мне кости и оставят на черной поверхности кровавыми следами? Холодные волны океана, которые примут меня в равнодушные обьятья и сомкнутся надо мной, навсегда отрезая от света и воздуха? Чьи-то руки – жесткие, теплые и надежные, которые подхватят меня, не позволяя разбиться? Как знать.Дверь открыта, и меня встречает знакомо-насмешливый взгляд. Кресло чуть покачивается подо мной – не могу сидеть спокойно. Дрожат руки. Дрожат губы. Хочется сказать так много, но слов не хватает. Как всегда, смотрю в сторону. Слушаю, не запоминая. Думаю не о том, о чем говорю.
Я так боюсь смерти. Чужой смерти.
Я так боюсь жизни. Не умею и не желаю чувствовать. Собственные эмоции пугают больше, чем старость и боль. Наверное, если бы на меня смотрел только ты, я смогла бы заплакать.
Твоя рука на подлокотнике кресла. В каких-то дюймах от моей. Коснуться... Но пальцы холодные, тебе будет неприятно.
Люди приходят и уходят. Тебя снова отвлекают, и, пока ты бродишь по комнате, шутливо отвечая на бесконечные вопросы, я рассматриваю тебя из-под полуопущенных ресниц. Сегодня твои глаза светло-серые, без намека на обычную голубизну. Ты двигаешься отрывисто, ломко. В тебе нет ничего красивого, или изящного, или хотя бы милого. И в какой-то момент я вдруг понимаю, что единственное, чего я от тебя хочу – это сочувствие. Не дружба и даже не любовь, я вполне могу обойтись без них, но я слишком привыкла к твоему снисходительному, взрослому и мудрому пониманию.
Ты работаешь, а я пишу, почти по-домашнему свернувшись на кресле. Твое присутствие успокаивает. Помнишь, ты как-то говорил, что хотел бы в старости сидеть у камина с книжкой в руках и котом на коленях? Так вот, я хотела бы находиться рядом – в той же комнате, на диване или за письменным столом, читать или писать или просто думать, и время от времени ловить краем глаза твой резкий профиль в красноватых отблесках огня.
Неровные буквы ложатся на бумагу. Просто обрывки мыслей, которые я не стану говорить вслух.
Стив. Теперь я правда могу так тебя называть. Ты разрешил. Пишу твое имя русскими буквами, показываю тебе. Ты радуешься так искренне и непосредственно. Пробую на вкус: Стив. И слышу в ответ собственное имя. Так хорошо.
Нет обычного суетливо-неловкого прощания. Ты никуда не торопишься, я никуда не тороплюсь. Я неспешно собираюсь, одеваюсь, улыбаюсь тебе. Ты раскидываешь руки в стороны и делаешь шаг вперед. И я позволяю тебе обнять себя. Утыкаюсь лицом в твое плечо, чувствуя как ты успокаивающе гладишь меня по напряженной спине. Прижимаюсь к тебе крепче. Где-то над моей головой звучит твой насмешливый голос.Твоя рубашка – прохладная и гладкая под моей щекой. Твои ладони – твердые и горячие даже сквозь одежду. От тебя пахнет не сигаретами, а по-детски сладко – леденцами и шоколадом.
Я отступаю, и ты касаешься пальцами моей щеки.Тяжелая черная дверь, каменно-серые ступеньки, ветер в лицо. Кажется, первый раз за все время нашего знакомства мне не приходится сдерживать слезы. Я смеюсь и почти кричу от пьнящего, солнечного счастья.
Ты есть. Я люблю тебя.

Равнодушный охранник, морозный воздух с улицы, замерзшие до неподвижности пальцы. Твоя приветливая улыбка. Часы на стене: 1:20. Просто еще одно нарушенное обещание.
Я качаюсь на кресле и рисую носком ботинка узоры на давно не мытом полу. Я не могу, просто физически не могу поднять голову и посмотреть в твое лицо.
Я запомнила каждую царапину на ножке стола, каждое пятнышко на стене и даже небрежный узел на шнурках твоих кроссовок. Ты говоришь, а я молчу, хотя должно быть наоборот.
Одиночество. Меня пугает одиночество. Зачем мне изумрудные иглы сосен, великолепные водопады и огненные закаты, если рядом нет никого, способного разделить со мной эту красоту?..
"Почему?" Ты повторяешь этот вопрос, пока я не начинаю отвечать.
Не надо. Пожалуйста, не заставляй меня это говорить. Ты же видишь: я не могу, не могу, не могу сказать это вслух. Я повторяю и повторяю это про себя, я смотрю тебе в глаза, я сделаю все, что угодно, только, пожалуйста, пожалуйста, не заставляй меня!..
Короткий взгляд на часы, пока ты не видишь. И молчаливое "не уходи", и молитвенное “останься”, и трезво-ледяное “никогда”…
Короткий взгляд на часы, пока, как ты думаешь, я не вижу. Но я вижу. И все сжимается внутри, и становится так мучительно жаль...
Ты быстро подводишь итоги и делаешь выводы. Собираешься. Идешь к выходу. Я иду за тобой, цепляясь за последние мгновения этой односторонней близости.
Я прощаюсь, не поднимая головы. Принимаю твое "Скоро увидимся, не забывай писать" и торопливо шагаю прочь, пытаясь понять, почему это совершенно невозможно - сделать шаг вперед и обнять тебя. Уткнуться лицом в твое плечо и на мгновение поверить, что нет ничего кроме твоей скользкой куртки под пальцами, твоих осторожных ладоней и тепла твоего дыхания на моем виске.

Мне кажется, что все это повторяется в тысячный раз. Вот минутная стрелка часов на стене добирается до самого верха. Вот ты достаешь из шкафа куртку и суешь в карман лежавшую на столе пачку сигарет. Вот скрипит дверь, пропуская тебя в коридор. Вот влажный, совсем не зимний ветер врывается на миг в помещение. Вот большой черный джип вспыхивает на прощание красными огоньками и скрывается за поворотом.
А я остаюсь. Ловлю запрокинутым лицом благословенный дождь, прячу руки в карманы и пытаюсь заново научиться дышать. От холодных капель на коже становится немного легче. Может быть, я не задохнусь. Может быть, я не заплачу. Может быть, я выдержу несколько часов, оставшихся до встречи с ребятами, и тогда мне больше не нужно будет думать или чувствовать - только пропускать сквозь себя их слова и смех.
Боль уходит быстро, почти не заметно, не оставив ни следа. Только память хранит эти мгновения ослепительной пытки - быть рядом с тобой, слышать твой голос, видеть твою улыбку, чувствовать твое тепло. Но воспоминания словно под стеклом - картинки, звуки - без эмоций, без удушливой несправедливости.
Пройдет день - месяц, год, - и все повториться в тысяче первый раз. Я снова буду стоять на пороге твоего кабинета. Буду смотреть, как ты азартно стучишь по клавиатуре, отвлекаясь иногда, чтобы отхлебнуть чуть теплый кофе из старой, но по-прежнему любимой кружки. Буду задавать себе бессмысленный вопрос: "А оно мне надо?", понимая, что на него есть только один ответ. Буду мяться и краснеть под твоим насмешливо-снисходительно-дружелюбным взглядом. Буду прятать глаза и ловить каждое твое слово и наблюдать исподлобья и отчаянно надеяться, что на этот раз ты не забудешь обнять меня на прощание. Буду провожать тебя до машины и убеждать себя, что есть - должен быть! - где-то в мире человек, которого я смогу любить также - нет! - больше, чем тебя.

Random acts of kindness...

Сидеть на холодных ступеньках, слушать невнятно-убаюкивающий голос, проголодавшись, пойти в кафе и снова сидеть на каменной лестнице, потягивая обжигающий кофе и обкусывая свежую булочку, щуриться на проглядывающее сквозь желтеющие листья солнце и ни о чем не думать - что может быть лучше?

Встречать людей из недавнего прошлого, рассказывать о себе, в тысячный раз повторяя одно и то же, слушать знакомые до последнего слова споры, ловить взглядом улыбающиеся лица и не видеть перемен - что может быть лучше?

Болтать с друзьями о настоящем и будущем, бродить вместе по гулко-пустым коридорам, обсуждать все на свете, смеяться под отражающим фонари небом, кататься по очереди на чужом велосипеде, обещать встретиться и чувствовать себя нужной - что может быть лучше?

Только быть рядом с тобой.

Как у тебя это получается?
Ты берешь мою душу и выворачиваешь ее наизнанку.
Ты смотришь на меня спокойными серо-голубыми глазами и просто не замечаешь той невозмутимо уверенной в себе маски, которую видят все остальные. Ты с такой естественной легкостью оборачиваешь в слова рваные тени, из-за которых я пишу по ночам. Ты лишаешь меня как способности, так и надобности объясняться словами. С тобой я произношу вещи, которые не позволяю себе говорить даже мысленно. Ты даешь мне советы, которые я сочла бы оскорбительными, исходи они от кого-то другого. Ты без раздумий и без сомнений заставляешь меня позволяешь мне плакать. Ты молчишь, пока я, отвернувшись, перестав на тебя смотреть (как будто это делает меня невидимой!), чувствую, как по лицу текут слезы: выскальзывают из уголков глаз, сползают по пульсирующим вискам, скатываются по горящим щекам, капают с подбородка. Мне так стыдно и так легко, как не бывает больше ни с кем и никогда. А ты терпеливо ждешь, пока мои плечи перестанут вздрагивать, и продолжаешь невозмутимо объяснять мне меня. И так у тебя это получается, что я опять начинаю плакать.
Ты говоришь о духовной близости, о доверии... о том, что надо набраться смелости и сделать первый шаг. Ты приводишь в пример одного немолодого мужчину, который через год после смерти жены решается, наконец, пойти на свидание. Ты рассказываешь, а я сбиваюсь с дыхания, потому что, кажется впервые со дня нашего знакомства, ты говоришь о себе. Я слушаю, киваю, верю и не верю, что тебе тоже может быть тяжело и страшно, что ты тоже можешь испытывать сомнения и придумывать себе оправдания. Я запоминаю каждое слово – и твои интонации, и движения твоих рук, и внимательный взгляд – и прячу слезы как можно глубже, как можно дальше – так, чтобы ты их никогда не увидел, – потому что бессмысленно плакать над мертворожденными мечтами.
А знаешь, я ведь совсем не ревную. Правда. Совсем-совсем. И я знаю, поверь, что ты мне ничего не должен. И моя любовь, – если это любовь, – густо замешана на благодарности. Ты всегда так добр ко мне, ты никогда меня не отталкиваешь, и я не могу не любить тебя за это. А то, что не суждено... я переживу. Что еще мне остается?

Торопливо, опаздывая, выскочить из дома; успеть на автобус, проехать пять кварталов, нетерпеливо поглядывая в окно; пролететь, едва успевая смотреть под ноги, еще один квартал - мимо узорных оград, ухоженных домов и лениво увядающих садов, - думая всю дорогу о нелепости человеческих жизней и человеческих эмоций, о начинающейся с завтрашнего дня неизвестности, о последнем дне почти полюбившейся работы, о новой стрижке и новых босоножках; замечая краем глаза разросшийся куст, усыпанный бледно-сиреневыми цветами с багровой сердцевиной, и трещины в асфальте, и двух ребят на велосипедах, и белесую кору стройного, как эвкалипт, дерева у перекрестка; достичь знакомых ступеней, покрытых сейчас в связи с неубедительно-завершающимся ремонтом налетом цементной пыли; перескакивая через ступеньку, взбежать к тяжелой черной двери, пропустив мимо сознания любопытные взгляды рабочих; кивнуть охраннику, затем - налево по короткому коридору, заглянуть в комнату через прозрачный пластик двери, толкнуть ее неслышно внутрь, поздороваться с безразличной женщиной за столом напротив и, наконец, заставив себя раздвинуть губы в улыбке, встретиться с тобой глазами.
А потом стоять, как всегда - неловко, чуждо, смущенно, радостно, тревожно - под твоим взглядом, под водопадом твоих слов, захлебываясь в них, в их искренне-равнодушной заботливости, в их дружелюбной нелепости, в их мучительной ненужности. Стоять, теряя понятие о времени, теряя связь с реальностью, теряя себя.

Что я?
Мир.
То, что я вижу, слышу, осязаю, обоняю, чувствую - это и есть мир.
Я могу быть вне мира, но нет мира вне меня.
Нет мира кроме меня.
Я есть мир.

Ты молчишь, и я не знаю, что сказать. Кажется, ты рад меня видеть. Тебе нужно возвращаться к работе, да и мне лучше не опаздывать больше уже неизбежного. Ты встаешь, раскрывая руки, и я делаю шаг назад - почти поспешно, почти испуганно... Подожди, говорю я. Вот, это тебе, - добавляю, протягивая тебе запакованный прямоугольник. Ты улыбаешься, так вечно радостно и беззаботно, что я отвожу на миг глаза. Спасибо, - и твои руки принимают подарок. Ты снова тянешься ко мне, намереваясь обнять, но на этот раз я готова - замираю внутри, чувствую твое прикосновение, едва ощутимый запах сигарет, шершавое тепло твоей кожи, прижатой к моему лицу... А потом ты чуть поворачиваешь голову, и твои губы легонько скользят по моей щеке. Ты отстраняешься, как будто ничего не произошло - а ведь для тебя это так! - и говоришь, продолжая улыбаться, ты пиши, не забывай, удачи тебе, у тебя все получится, все будет хорошо... И я киваю, - бессмысленно, бездумно, - желая только одного: оказаться от тебя как можно дальше, никогда тебя больше не видеть, никогда не слышать твой голос, не смеяться твоим шуткам, не смотреть в твои глаза, не искать твоей поддержки, не чувствовать прикосновения твоих губ...

Торопливо, опаздывая, выскочить из тяжелых дверей, сбежать по ступенькам мимо не работающих рабочих, пролететь, ни на что не обращая внимания, пару кварталов и замереть на углу пустынной улицы, прижимая пальцы к щеке и блаженно улыбаясь...

It was worth it.

Мне плохо.
Грустно, тоскливо, одиноко.
Говорят, это просто – протянуть руку, коснуться, почувствовать тепло. Говорят, это просто – улыбнуться, заговорить, подружиться. Говорят, это просто – жить и радоваться тому, что живешь.
Врут.
Солнечно, ярко. Весна. Деревья почти все отцвели, только магнолия у входа во двор еще усыпана пенными кружевами лепестков, и земля вокруг нее покрыта бело-розовым узором. Город укутан зеленью, пропитан густым ароматом. Ветер пахнет волнами и скошенной травой.
Глаз прохожих не видно за солнечными очками. Хочешь заглянуть в душу, а видишь лишь собственное отражение: взъерошенные, по-мальчишески короткие волосы, нос с горбинкой, губы с опущенными вниз уголками и две черные дыры вместо глаз.
Говорят, что все будет хорошо. Говорят, что нужно не сдаваться. Говорят, что я ни в чем не виновата.
Врут, конечно.
На столе – измятые листы с заметками на полях, открытые на середине блокноты, зарисовки на обрывках каких-то бумаг. В каждом слове – боль, страх, ненависть. Все, что осталось от настоящей жизни – вот эта весна за прозрачным стеклом.
Сколько не спрашивай "Любовь это или нет?", никто не ответит. Никто не может ответить. Даже ты. Тем более ты. Вместо ответа – его глаза, взгляд в упор, жесткие нежные пальцы, запах сигарет да бьющееся в груди тепло. Совсем чуть-чуть тепла.
Господи, как больно.
Он говорит, я должна верить в себя. Он говорит, я должна найти в себе положительные качества. Он говорит, я должна больше о себе заботиться.
Я никому ничего не должна!
Пальцы сжимают нож с узким острым лезвием. С таким же успехом они могли бы сжимать край ограждения на крыше, или тяжелый метал пистолета, или пластмассовую баночку с таблетками. Главное, чтобы не больно.
Я не боюсь боли. Зачем? Ведь все равно.
Прямо напротив моего окна – старое дерево. Светлая пятнистая кора, ветви окутаны облаком нежной, совсем молодой листвы. Где-то в кроне прячутся от дневной жары птицы. На скамеечке в тени сидят, обсуждая происшествия дня, добродушные старушки.
Экран компьютера бьет в глаза ядовито-зелеными буквами с черного фона. Спавшее до сего момента любопытство приподнимает пушистую голову и смотрит с моего лица прищуренными глазами, мерцающими точно у кошки в темноте. Курсор задумчиво бродит из стороны в строну, перескакивает на другую страницу и натыкается, наконец, на волшебное "завести свой онлайновый дневник".
А почему бы и нет?

Год. Триста шестьдесят шесть дней. Как забавно. Сначала – просто сборник рассказов. Потом – кладбище идей. Сейчас – привычка, способ хорошо провести свободное время, место для исповеди.
Вдохновения нет и быть не может, ведь – все хорошо, настолько хорошо, что даже мечтать не о чем. Вместо боли – воспоминание о ней. Вместо страха – спокойная уверенность в спокойном будущем. Вместо ненависти – не-любовь. Грусти не видно за прилипшей к лицу улыбкой. Тоска – аккуратно отмеренными порциями, перед сном, по пять минут в день. Одиночества тоже больше нет.
Есть – ставший привычным, удивительно красивый город, пара друзей, полдюжины приятелей, несколько десятков знакомых и любовь всей моей жизни в одном экземпляре. Есть – почти счастье. Но я ведь ни в чем не виновата, верно?

Мне хорошо.
С Днем рождения, дорогой Дневник!

Это для тебя:
Боль, о которой ты знаешь почти все, и радость, о которой ты почти ничего не знаешь.

Я захожу к тебе, чтобы сказать привет, а ты меня благодаришь.
Ты рад меня видеть.
Я счастлива видеть тебя.

Я стараюсь не плакать.

Счастье, солнечно-звездное, лучезарное, улыбчивое, мимолетное.
Счастье, когда я рядом с тобой.

Я стою на краю платформы, глотая теплый ветер,
и он гладит ладонями мое лицо, ворошит волосы, держит за руку.
Я стою на краю платформы и смотрю в горящие фары приближающегося поезда.

Мысли о тебе, мечты и выдумки, которым нет и не должно быть места в реальности.
Слова, твои слова, о которых я никогда не забуду.
Я, мой мир, мои сны.
Ты и твоя жизнь, о которой я почти ничего не знаю.
То, что было, и то, чего не было.

Это все - для тебя.

Каждый день, поднимаясь по лестнице, я останавливаюсь на площадке между вторым и третьим этажами и смотрю в окно. Сквозь слои пыли видно как лучатся утренним солнцем припаркованные на маленькой стоянке машины. Прижавшись ладонями к мутному стеклу, я ищу глазами черный корпус его джипа. Вижу знакомую беленькую обезьянку, покачивающуюся под лобовым стеклом, и успокаиваюсь, – он здесь, он рядом, я могу его увидеть.
Часто я встречаю его в одном из широких, приземистых, коричневых коридоров. Он идет мне навстречу, держа папку одной рукой и забавно помахивая другой. Он поднимает голову, и я сжимаюсь внутри. Мне становится горячо, и неловко, и так уютно, как-будто я попала домой. Я коротко и четко произношу ставшее привычным приветствие, и он улыбается в ответ. Он проходит мимо, а я позволяю себе забыть на мгновение об окружающей суете: он улыбнулся мне, значит, день прошел не зря.
Иногда я осмеливаюсь заглянуть в дверь его офиса. Я так боюсь отвлечь его от важной работы, или от интересного разговора, или просто от каких-то своих мыслей. Я останавливаюсь на пороге и смотрю на него. А он сидит, развалившись в кресле, и видит только экран своего компьютера.
Редко-редко я решаюсь переступить этот порог. Я подхожу к его столу и жду, пока он поднимет голову. На его сосредоточенном рабочем лице появляется радостная улыбка. Мое лицо корчит ответную гримасу. Я мучительно пытаюсь придумать, что бы сказать, потому что все, что я придумала до порога, бесследно исчезло во время шага, отделяющего коридор от офиса. Он, сжалившись, заводит разговор о понятных, нейтральных, ничего не значащих пустяках. Я отвечаю односложно, путаясь в мыслях, которые нельзя произносить вслух. Я скомкано прощаюсь, и он, радостно оскалившись напоследок, снова утыкается в монитор. А я ухожу, прижав рукой рвущееся на свободу сердце, и пытаюсь вспомнить, почему я так хочу всегда услышать его голос, если даже пятиминутный разговор причиняет мне столько боли.
Никогда я не скажу ему то, что чувствую. Слишком большая между нами разница. Слишком сильно отличаются наши жизни. Никогда.

"Sitting in muddy water is not such a bad life if it ends after the first time."
Так, ковбой?

Стив уже неделю не приходит. Я даже не скучаю, просто думаю о нем, не переставая, и каждая мелочь будит воспоминания.
Солнце : тот яркий, весенний день, Стив на каменных ступеньках и я у перил.
Дождь : другой день, промозглый и плавный, как волны в штиль, стекающие по лицу капельки влаги и горькая обида - Стив меня не заметил.
Машины едут по улице : его джип, лихо выносящийся из-за угла, сверкая черным боком.
Парень щелкает зажигалкой : Стив с сигаретой в руке, чертит в воздухе тлеющим кончиком четырехмерную фигуру, щуря смеющиеся глаза.
Книги, компьютер, люди, слова, город, комната, мое отражение в зеркале - все напоминает о нем.

Я никогда не была на похоронах.

Мне кажется, что смерть любимого человека ничего бы для меня не значила. Я бы так и жила, ничего бы не изменилось, я бы не изменилась, и мой мир остался бы прежним. Просто стало бы на одного человека меньше. Ну и что? В мире этих людей - шесть миллиардов. Или я ошибаюсь? Не могу представить, не могу вспомнить, не могу сравнить - все иначе...

"...мир не заметит потери."

Дочка Стива - удивительно красивая девочка. Девушка. Ей семнадцать. На фотографии она в коротком, обтягивающем платье под цвет вишнево-красных ногтей, с прямыми черными волосами и черными глазами, сверкающими из-под тонких бровей. Сложно поверить, что она действительно его дочь.

Обещают ураган. Я глотаю холодный резкий ветер. Уже сейчас трудно идти ему навстречу. Шелестят деревья, будто капли дождя по земле. Людей почти не осталось. Город съежился, сжался и приготовился защищаться. От ветра? Зачем?

Зачем я вернулась? Сначала было любопытство, потом - удовольствие, после - привычка, а сейчас, похоже, не осталось ничего кроме надуманной обязанности перед игрушечной душой.

..ставлю щит против боли.. объявляю ей войну..

Устала.
Вот, сначала четыре дня спала по шестнадцать часов, а теперь - шесть часов за четыре дня. Сколько можно?
Спать тоже иногда надо.

..скоро, уже совсем скоро.. еще неделя и.. восемь стандартных земных часов в день, прощайте большеглазые, прощайте проведенные перед экраном ночи.. будут болеть глаза.. будет болеть спина.. будут болеть пальцы и голова..

Видела его сегодня. Мимолетно-дежурная улыбка, "Ну, как дела?" - "Нормально". Все.
Мне неловко рядом с ним.. не знаю куда девать руки и глаза, не знаю, что говорить, не знаю.. ничего не знаю.
Он не умеет читать мысли. Хорошо это или нет?
..зло и понятие ему противоположное.. бедные драконы..
Забавно. Первый раз, когда его увидела, было легко. Потому что он смотрел не на меня и не со мной разговаривал. Потому что кроме меня в комнате находилось тридцать человек. Потому что я видела просто некрасивого, веселого, смешного человека. Потому что слышала просто быстрые, живые, задорные слова.
А сейчас стою перед ним, сжавшись, съежившись, не решаясь уйти, боясь и мечтая остаться.. стою и вижу человека, который спас мне жизнь, который предложил помощь, который не жалел, не расспрашивал, не любил.. просто был всегда готов выслушать, рассмешить, успокоить, озадачить.. просто был почти всегда рядом.. просто был.
Я стою, чувствуя, как горят щеки, метаясь взглядом по вызубренным до последней трещинки стенам, переминаясь с ноги на ногу и вздрагивая каждый раз, когда он обращается ко мне.. стою и слышу его голос, слушаю его голос.. только голос.. кому вообще нужны слова, они ничего не значат, они равнодушно-дружелюбны и полны безразлично-профессиональной уверенности.. они причиняют боль своей выверенной теплотой, своей четкой разумностью, своей мучительной правильностью.. и еще тем, что эти слова безличны.. сейчас они произносятся для меня, завтра - для кого-то другого.

Кажется, мне опять больно. Или я опять придумываю.

..как страшно и подло, что кто-то знакомый может скользнуть жадными глазами по следам моих мыслей, может понять, может узнать, может запомнить, может ударить..
Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
Может, лучше не говорить? Но я больше не могу в тишине. Не могу.

"Все будет хорошо..."

Я ищу слова, которых не должно быть. Или просто не может быть.
Слова, которых нет. Слова, которые не нужны никому кроме меня. И мне, в принципе, тоже не нужны.
Я то ли играю, то ли пытаюсь спрятаться от одиночества. Одиночество - это такое слово. На самом деле его не существует. Не для меня.
Странный я человек. Все люди странные.

Увидела твою вечно-клетчатую рубашку и свернула в ближайшую дверь со всей возможной скоростью. Только тебя мне сегодня не хватало...

До боли, до крика хочется...Коснуться, прижаться, вскользь провести пальцами по коже.
Меня трясет, и мир качается, а всего-то и надо - почувствовать реальность тебя, сидящего напротив.
Ты говоришь, говоришь, не переставая, а я не слушаю, только слышу твой голос. Воспринимаю, как зверь, на уровне звука. Губы двигаются, и я понимаю, что ты говоришь слова, но все сливается в смутный шум на пределе...
За пределом.
Кто-то приходит, кто-то звучит, кто-то пронзительно хохочет... Ты отвечаешь, поворачиваясь из стороны в сторону, бросая резкие взгляды с человека на человека, заполняя все вокруг собой. Твое лицо, твои движения, шутки, улыбки, взмахи рук, громкий раздражающий голос, мимолетно пристальные глаза... Весь ты, не могу воспринимать иначе, ты целый, как картинка, как детский рисунок.
Кружение мучительно. Сон во сне наяву. Все рухнет и станет тоской, все будет изо дня в день завтра утром и сегодня днем и через десять лет...
Мне тесно, на улице весна и серо, ветки деревьев черно и голо царапают небо за облаками, а я жду...
Жду чего-то.
Ты смотришь. Внимательно, обеспокоено. Заметил, а я уже не знаю, так ли надо было или не притворятся или это не обман... Путаюсь и тону, но утонуть не могу, потому что плыву без цели и навсегда.
Серый станет серым, чтобы стать серым, чтобы превратиться в серый, чтобы...
А глаза у тебя голубые, совиные. Смотришь, спрашиваешь. Только не плакать. С тобой можно, поэтому нельзя. Цепляюсь за край стула, жесткий, обломанный, пластмассовый... Пальцы бы поранить. Сколько мне еще так сидеть? Пока не настанет время уходить. А потом? Потом...
Почти больно. Глаза жжет.
Ты встаешь, шагаешь, замираешь и...
Не-е-е-ет! Не надо-о-о!

тепло
сильный
под защитой, некого бояться, незачем
горит огонь в камине
ожидание будет длиться вечно, пока не закончится
пушистая трава
видишь чайку?
солнечно, янтарный камень, золотые глаза
верю
я не уйду

Не надо!!! Больно, больно, больно...
У тебя теплые сильные руки. Ты проводишь краем ладони по затылку до шеи, не замечая, а меня трясет от боли и блаженства, а может просто потому, что где-то дождь и снег и солнце и звезды и кровь и смех и счастье и смерть и свет и ...
Никогда больше не трогай меня! Пожалуйста, больше никогда ко мне не прикасайся. Не надо, я ведь сойду с ума, я ничего не хочу больше, только ...
До боли, до крика, но я не закричу. Дождусь конца, встану и уйду, чтобы не надоесть, чтобы подчиняться правилам, чтобы быть как все, чтобы прийти завтра и сидеть и кричать внутри от невозможной, несбыточной близости твоих рук и их прикосновения...