Где-нибудь на невообразимо далеком побережье солнечной Флориды вечно галдящие чайки рассказывают старым, просоленным океанами морякам свои истории. О морях, островах, о китах и дельфинах, о шипение раскаленного солнца, погружающегося на ночь в бездонные свинцовые пучины. И о рыбе, наверное, о чем еще они могут болтать эти чайки. А моряки мужественно сжимают в зубах потемневшие от времени трубки и громко, громче, чем необходимо, стучат костяшками домино на пустынном пляже. И все равно слушают. Почему интересно, дорогой дневник? Должно быть, они привыкли к морю, привязались, притерпелись, свыклись с его непостоянством и крутым, вздорным нравом. Монотонный гул суши, наверное, нестерпим по сравнению с буйными и разудалыми песнями вод. Или робкими и печальными звуками глубин – теперь, говорят, их не услышишь вовсе – всякие турбины, гудки, сигналы… И вот они приходят на берег и пытаются слушать. Но море не говорит так близко к острым скалам - боится. А его дети в основном скрытны и молчаливы. Внимая симфонии вод, они молчат, чтобы не разрушить ее. И очень немногие отваживаются подпевать. Лишь чайки слишком глупы и вздорны, чтобы слушать кого-то кроме самих себя. Но как и все остальные дети моря они слышат его и порой, если повезет тоже начинают подпевать, пусть и неумело и вразнобой.
И вот ты садишься и начинаешь слушать…
Вот мне кричат, что, де, чтобы слушать достаточно, раздобыть раковину и приложить ее к уху. Вот вам и пожалуйте песни моря. Широко распространенное заблуждение. Не море поет в раковинах, а раковины поют о море. Они поют о тоске и печали, о разлуке. Нет, это не то, и настоящий ценитель должен понимать это. Кроме того помимо звука, важны запах и вкус. Особенно последние. О, вкус – это не какой-то там пустяк, поскольку в отличие от обыденных, обще- и везде- употребительных чувств зрения и слуха, он, согласитесь, непривычно экзотичен. И, безусловно, лишь тонкий, солоноватый, чуть щиплющий привкус на губах в полной мере почувствовать море… Хоть я и не читал Хемингуэя, но говорят он знал о чем пишет…

Надоело говорить и спорить
Надрывать до хрипа голоса;
Во флибустьерским дальним синим морем
Бригантина поднимет паруса.
Капитан, обветренный как скалы,
Поднял флаг, не дожидаясь дня.
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина.
Пьем за ветреных за не покорных
За презревших грошевой уют…
Вьется по ветру «Веселый Роджер»,
Люди Флинта гимн морям поют.
И в труде и в радости и в горе,
Хоть на чуточку прикрой глаз,
И ты увидишь, как в далеком синим море
Бригантина поднимает паруса….
(с) Ю. Визбор

Current book: Дэн Симмонс – Колокол по Хэму

«Сфинкс – есть химера, с головою женщины, телом и конечностями льва, орлиными крыльями и хвостом змеи…»
Фердинанд де Сенте. Бестиарий.

Сфинксы были, как известно, знатными мастерами загадывать загадки на отвлеченные темы. Но вот образно-ассоциативного мышления и абстрактного концептуализма в них ни на грош. Неужто так сложно понять, что поскольку любая загадка есть не более чем рифмованный (в зависимости от таланта загадчика) набор некой совокупности условий, которым в равной степени могут отвечать несколько объектов. На любую загадку в сущности существует великое множество подходящих под нее ответов (в зависимости от эрудиции и воображения рассказчика). Но стоит выдать ответ отличный от общепринятого, то велика вероятность быть поданным в качестве основного блюда… Фи, господа сфинксы, не красиво как-то. Впрочем ваш энтузиазм и твердолобость, понятны – будешь спорить со всякими сторонниками этого самого абстрактного мышления, отправишься спать без ужина. Вопрос, стало быть, выживания, дорогой дневник.
С другой стороны сфинксы – существа мифологичные, да и повымерли все давно; нынче другие загадчики. Как и загадки впрочем. Нынче отвлечениями мало кто балуется. Но вот «сфинксовый подход» к разгадыванию почему-то остался. Будто бы старые крылатые бестии все также, оседлав горы, сурово и безжалостно взирают на нервно потеющего отгадчика, тщетно пытающегося выковырять из памяти единственный правильный ответ, вместо того чтобы взять и придумать свой собственный. Ведь уже сотни лет скала пуста?. Ведь сотни лет как нам подарили свободу отвечать на загадки своими ответами. Так почему мы так упорно лезем к себе в память и толстые книжки с отгадками в конце? А может быть родились новые сфинксы? Или старые никуда не делись, а лишь затаились, замаскировались, где-то, ожидая своего часа? Чем не загадки, а, дорогой дневник? Придумать бы на них только ответы. Или ответ. Один достаточно многогранный что бы ответить на эти вопросы.
Впрочем, говорят, один универсальный ответ все-таки существует. Просто в некотором роде он сам по себе загадка, вопрос, и единожды использовав его, рискуешь надолго застрять в поисках разгадки на него. И сфинксы этот ответ прекрасно знали. Недаром же их любимой загадкой была:

«Кто утром ходит на четырех ногах,
днем – на двух, вечером – на трех»

Символичные, ядрена вошь, бестии…

Мои приветствия, Fantasy and Sci-fi, kel, Эжен...

Почему-то многие уверены, что я впал во мрачность и даже депрессию. Интересуются, не заболел ли часом я. Громко и открыто заявляю: Ничуть не бывало! Просто зима наводит лениво созерцательное настроение. Если бы Будда там, на своей суровой родине, знал, что существует зима, он бы незамедлительно принялся бы паковать вещички. И уверяю тебя, дорогой дневник, достиг бы Просветления в гораздо более короткие сроки. Уж по крайне мере полу обнаженные гурии его бы точно не отвлекали. Такие дела.
Зимой-то и заняться нечем больше, что только одним глазом глядя в Нирвану (не произойдет ли чего любопытного), слушать у камины старые сказки и треск мороза в плотно закрытое окно. Или спать и видеть сны, о том, что ты спишь и во сне видишь как ты заснул… Или вот к вечеру, опять таки, бывает пройтись приятно, для моциону и нагулу аппетиту. Зима. Сугробы золотятся в свете фонарей, будя в воображение видения рая для умо-помрачневших аргонавтов, снежок весело хрустит под ботинками как венецианское стекло во время обыска (сознаюсь метафора не моя, но нравиться до безумия). Такие дела.
А потом хорошо идти домой и пить горячий чай.
А еще у нас в подъезде недавно наново покрасили стены. В нарочито больничный зеленый цвет – никогда не испытывал к нему симпатии. И сегодня на лестничном пролете моего третьего этажа кто-то (не я, честью клянусь) написал на сверкающей новизной поверхности красным маркером: «Архиважно быть оптимистом. Воля к победе – есть оптимизм, победа – торжество оптимизма… Так говорил великий Дон Хуан». Рядом с надписью стаяла пенсионерка со второго этажа. Наверняка и в ваших подъездах, или, как максимум, дворах есть подобные пенсионерки. Их страсть к дисциплине и порядку, подкрепляйся она достаточными полномочиями, привела бы в восторг любого генерала, любой армии, любого мира. Хотя методы коими бы они достигались, заставили бы Святую Инквизицию по-новому взглянуть на свой подход к делу. Господь должно быть весьма удивляется такому количеством связанных с ними молитв, причем не столько от родственников, сколько от совершенно посторонних людей (впрочем, в этом как раз нет ничего удивительного – родственники могут переехать, а вот куда деваться соседям). А уж обилие информацией, которой они готовы поделиться заставляет подозревать, что в седой молодости они работали по крайне мере на несколько мировых разведок. Нередко ими пугают окрестных сорванцов, от чего дети быстро теряют аппетит и начинают страдать кошмарами. Сам факт их существования наводит на мысли о статичной природе Мироздания и цикличности бытия. Впрочем, что я вам рассказываю. Так вот, стоя рядом с надписью, и тихо, с ожесточением шепча: «гады… гады… гады», она с усилием пыталась оттереть «гадские», порочащие девственность стены, слова. «Простите, - подошел и спросил я, - но вы не верите в оптимизм?». За что был награжден весьма красноречивым взглядом свидетельствующем о том кто и в каких местах по мне плачет. Такие дела.

Current music: Dreams Of Sanity – The Empress: Through The Look
Фраза дня, сказанная в моем присутствие водителю трамвая, человеком везшем цветы любимой женщине: «Зеленый - общий, красный – наш».
Состояние: морозно-сонно-ленивое

Нет ничего хуже, дорогой дневник, чем, ощущая желание писать, не иметь возможность подобрать подходящие символы для его воплощения. Как ломка. Желаешь впасть в объятья рая, вкусив плодов с запретных древ, то тут то там заботливо натыканных в обильную почву, чье-то рукой. «…не т(Т)ы ли (и)Искуситель…» (знаки препинания и заглавные буквы можно, дорогой дневник, расставить по своему усмотрению). Ан ключик, то от заветной дверцы, затерялся где-то в щели между стеной и плинтусом. Абзац. Приходиться обходиться простыми яблоками. Хотя там за забором, если разобраться, те же яблоки, «только вид с боку». Это можно отрицать… и корчиться в ломке. Или прИнять и понять. Если выбрано последнее, то можно без зазрения совести лопать хоть яблоки, хоть груши, хоть оттуда, хоть отсюда. Разницы ни какой.
Ладно проехали.
Пишу.
Вот мне говорят, напиши, дескать, нечто забавное, или что-нибудь пробирающее ажно до самых до прожилок. А я говорю: не хочу. Хочу, говорю, трагедию, страданий жажду, боли и крови, сверканья кинжалов за пыльными портерами, шипенья яда в серебряных кубках, слов мне нужно, брошенных как медяки в толпу нищих, слов высоких настолько что снизу, с земли кажутся они бессмысленным круженьем чаек над океаном. Разрушительно? Отнюдь, дорогой дневник, - Созидательно. Резец мастера, впивающийся в живую плоть дерева, жар раздуваемого в горниле пламени… мука, боль, страдания… Вот я и хочу чтобы пустой череп гЕроя белел в сарацинских песках, а над горизонтом поднимались черные паруса. Огонь в горне все ярче. Фатум, отчаяние, обреченность. Вот, что мне нужно. Вот чего я хочу. Чтобы, нырнув с головой в океан чужой боли вынырнуть, омытым его солеными, разъедающими раны волнами, и крикнуть тщедушному небу: «Я жив!» и в свете догорающего заката разглядеть неумолимо и неотвратимо тянущиеся к горлу руки Судьбы, презрительно рассмеяться и плюнуть ей в лицо, выжженной душой, ощущая волю тех, кого сломали и кто не сломался…
Мы одной крови…
Сыграем?

Current music: Rakoth – Planeshift (Intro)

Моя невыразимая словами благодарность человеку, столь удачно расположившему замечательные железобетонные фонарные столбы в Александровском Саду. Если б не они, ей-ей, страшно даже представить что б со мной было…

----

А вообще было хОрошо. Не люблю банальные фразы, но другими здесь и не скажешь… :)))

Current music: Nightwish - ElvenPath

И Вас рад приветствовать, Meja...

Выкинутый в форточку скомканный лист, напоминает снежок… только легкий-легкий, почти невесомый, как свалявшийся комок ангельских перьев. Выпавший снег напоминает ванильное суфле… и ломается под ногами очень похоже.
Стоящие во дворе с ночи автомобили если не-присмотреться ну точь-в-точь как зарывшиеся в сугробы белые медведи… А в зоопарке белые медведи скорее похожи на пожелтевшие коврики в прихожей.
Заросли комнатных растений на подоконнике словно джунгли сквозь которое равнодушно смотрит белое небо, какого, разумеется, дорогой дневник, ни в каких джунглях не увидишь, и которое скорее напоминает потолок из молочного кварца, тускло светящегося изнутри.
Горячий чай в кружке пахнет мятой, бергамотом и вином. Он напоминает зиму и это естественно.
Твеник (и да простит он мне эти слова), с цифровым фотоаппаратом, радостно (и довольно пакостно) ухмыляющийся и пытающийся уловить в кадр меня с моей модной шапкой, здорово смахивает на обезьяну, заполучившую ключи от банановой плантации.
Вывешенное на чужих балконах белье обвисло как глупые и смешные флаги. А закрытые балконы скоре похожи на нелепые платяные шкафы из тех, в которых вы вряд ли рискнете искать тропинки в иные миры из-за бьющего в нос запаха нафталина и невозможности продраться сквозь заросли побитых молью шуб и старых пальто…
Мир похож на игрушку безумного плотника, чье сумасшествие, больше смахивает на здравомыслие…
И никакого волшебства, никакой магии…
Просто…
И все вокруг, дорогой дневник, совсем не так и не то, чем кажется…

Взаимо-образно, разумеется…

Current music: КиШ – Забытые ботинки

Человек расставляет фигуры. Тяжелые массивные фигуры из слоновой кости на банальном черно-белом поле. Рыцари с пышными плюмажами, горделиво гарцующие кони, королевы в шелковых платьях, короли в высоких сияющих венцах и пешки, пешки, пешки… Сыграем? *отрицательно мотаю головой* Отчего нет? *пожимаю плечами* Полноте! Должно быть, вам не по нраву, что приходиться жертвовать пешками? *киваю* Идеалист! – он радостно смеется, хлопая себя ладонями по коленям, и никак не может остановиться. Не переставая смеяться, начинает расставлять мои – густо-красные – фигуры: гордые слоны с башенками на широких спинах, рыцари вздымают мечи в приветственном салюте, королева лениво обмахивается веером, король, сунув венец под мышку, утирает со лба выступивший пот, батистовым платком, пешки выстраиваются ровными рядами, уперев в землю копья и сомкнув щиты…
Играйте!

Иииграайй!!!

*Это возглас подхватывают сотни глоток, превращая его в крик. Трубят слоны, ржут кони, разбивая подкованными копытами, белые и черные плитки поля, звенят сталью рыцари. Даже пешки оживились, размахивая узкими флажками на верхушках пик*
Играйте.
Победа или смерть…
*он тонко улыбается*
Цель – оправдывает средства.

Позволяю себе усмехнуться и я. Цель и в правду оправдывает средства. Главное только, дорогой дневник, не искать в этом утверждение оправдание для самого себя…

Current music: Король и Шут – Генрих и Смерть:

Шах и мат -
Генрих рад!
Он - король
На белом коне.
Как всегда,
При дворе
Равных нету мне!
Без побед
Счастья нет,
И всего
За несколько лет
Он разбил, одолел
Всех, кого хотел.

Жизни воинов шахматной доски
В битве рвались, словно волоски.

И настал
Тот момент,
Что врагов
Вроде бы нет.
Он тогда
Смерть позвал,
С ней играть он стал.

Жизни воинов шахматной доски
В битве рвались, словно волоски.
Ночь раздумий полна,
Чаша выпита до дна!
Свечи за спиной
Гаснут по одной.

Села смерть
С ним за стол,
Умертвила взглядом коня,
Посягнув на престол
Белого короля.

И его каждый ход
Она знает
Наперед,
Сделать шах
Не дает,
Бой к концу идет.

Генрих растерянный поднял взгляд,
Не привык он слышать слово "МАТ"!
В гневе он был оттого,
Что пешкою свергли его.
Смерть не объяснила ни чего.

«Позвольте мне сделать небольшое отступление и поговорить о том, как мы общаемся друг с другом. В принципе мы имеем несколько способов. Первый из них – это один на один. Другой – обращение нескольких человек к одному. Но есть у нас и еще один способ – обращение одного человека сразу ко многим – и способов таких не один! – радио, телевидение, книги, журналы. Информация обрушивается на нашу голову буквально отовсюду, причем ей совершенно безразлично, в чью голову она может попасть. Странно, однако что нам нет нужды углубляться далеко в прошлое, что бы обнаружить то время, когда любая доходящая до нас информация была важна. И поэтому все, что происходило, - любая новость, касалась ли она, того что произошло с нами или с нашими соседями, или в соседней деревни, или в нашем округе, - все это происходило в нАшем мирЕ, и если мы на нее реагировали, то соответственно реагировал и наш мир.
Нам было важно, к примеру, если кто-то угодил в беду. Мы, соседи, могли собраться вокруг и попытаться помочь. Сегодня же, из-за обилия коммуникаций, обращенных сразу ко многим, мы конечно можем посочувствовать, если где-нибудь, скажем в Индии разбился самолет, но наше сочувствие в принципе останется с нами. Теперь мы почти не видим разницы, постигла ли беда кого-то, кто живет на другом конце мир, или же нашего соседа. Мы так привыкли принимать близко к сердцу далекие от нас трагедии и принимать невозможность их изменения, что вполне можем проявить черствость когда дело коснется нашей родной сестры. Мы утратили ориентиры, утратили связь друг с другом, и неудивительно, что нас постоянно мучает чувство одиночества и усталости – ведь мир постоянно обрушивает на нас все новую и новую информацию, в то время как сами мы бессильны что-либо в нем изменить.
Но четвертую модель – общение многих, одновременно со многими – мы получили совсем недавно благодаря Интернету…»
Дуглас Ноэль Адамс. Спонтанная речь на конференции по цифровым технологиям. Кембридж, сентябрь 1998 г.