Ностальгия бывает по дому.
По Уралу, по Братску, по Дону.
По пустыням и скалам белесым,
невозможно прозрачным березам.
По степям, где метели тугие…
У меня по тебе ностальгия.
По твоим просыпаньям тяжелым.
По глазам и плечам обнаженным
По мгновеньям, когда ты со мною.
По ночному бессонному зною.
По слезам и словам невесомым.
По улыбкам
и даже по ссорам!
По губам, суховатым с морозца…
Я, решив с ностальгией бороться,
уезжаю.
Штурмую платформы.
Но зачем-то ору в телефоны!
Умоляю тебя:
— Помоги мне!
Задыхаюсь от ностальгии!..
Ты молчишь.
Ты спасать меня медлишь…
Если вылечусь —
тут же заметишь

мартовская зима крошит на пол хлопья;
трубы кашляют будто дети, пробующие в затяг.
в макбуке у Марихен двенадцать открытых окон,
и в каждом из них – сквозняк.

Марихен посещает митинги с белой лентой:
этой зимой очень модно быть легитимным.
«надо достроить дом, хорошо, что пошли проценты.
позвони мне в четверг, а до пятницы не звони мне»

полчетвертого от метели все также мутно.
кошка гудит как положено всем котам.
а вдруг Марихен приснится сейчас кому-то
и останется сниться там?

мартовская метель засыпает пляжи,
беготня через мост похожа на эстафету,
я пишу Марихен; а что я пишу - неважно –
потому что есть вещи намного важнее этого,

я хотела писать о них. получилось вот, что:
Марихен, я забыла слова и, по ходу, сплю,
обещай мне одно, что ты завтра откроешь почту
и подумаешь: черт, а ведь я же ее....

Возьми меня в руки.
А не то я выломаю себе ребра сердцем

где-то в глубине души - ты всегда счастлива.
я говорю с собой каждый день. я даю себе советы.
пить больше воды, смеяться громче, помогать людям, лежать в тишине, по утрам давать себе возможность выпить чашку кофе без суеты, говорить на работе "нет", говорить женщинам "да", ходить к врачам, когда плохо, когда хорошо -...когда-нибудь будет хорошо.

счастье это не ты. вот это я знаю точно. но что?
мы пьем кофе. он не вкусный. она говорит, что счастье - это ты сама, это мир вокруг тебя. когда поют птицы или светит солнце - это счастье. или когда ты стоишь в аэропорту - это счастье. когда тебе холодно - это счастье, ведь можно согреть ладони чашкой глинтвейна. когда тебе жарко - это счастье, ведь можно броситься в море (реку, озеро, душ).
счастье - тишина вокруг.
счастье - тишина внутри.
счастье - детский смех и треск огня.
счастье - вкусный обед.
счастье - ужин с красивой женщиной.
счастье - ужин с собой.
счастье - это я.
это я. это я. это я.

Этой весной - словно ядреной осенью. Черные волосы с проседью. И свежемолотый снег.
Этой весной - снова какая-то дикая. Переполнена криками, срывами. Официант! рома и сигарет!
И женщину. Самую лучшую. Пожалуйста, на ваш вкус. Но только не ту, которую уже полюбил Иисус.
Чтоб без кудрей. Без побегов на Пикадилли. Только добавьте муската, карри, красного перца чили:
Пусть обжигает гортань, пусть немного востока даже, пусть сначала весь день говорит, а потом - ни слова не скажет
Пусть бьет стекла, танцует латино, взрывается криком, пусть стреляет в упор глазами, пусть будет красива.
Или не очень. Пусть у нее вместо точек - восклицания знаки. И пусть она любит не розы, а красные маки.
Вот в общем и всё. И заверните на вынос. Что? Кухня закрыта?
Снова не получилось.

Между недостаточностью сердечной и избытком снов, между сексом с первой встречной и "знаешь, я не готов" слишком много слов. И тебя.
Когда из любого аэропорта попадаешь в город грехов, жди беды. Жди меня. Сведи меня еще разок с ума. До конца.
чтобы снова на запах твоих духов, я уже обезумел, на все готов, наломал дров, нажил врагов. Я вчера был бог.
А сегодня - совсем плох. ментол на выдох, и соль на вдох.
Дожить (нет, выжить) до утра, чтобы блюз с коньяком. Пожалуйста, выпей (допей) меня одним глотком. Если хочешь, со льдом.
И пусть все не так. Пусть это мне снится.
Пусть граница.
Паспортный контроль.
Назовите пароль.
Зал ожидания.
Не боль - абсолютный ноль.
Но ты - со мной.
Скажи, за то, что я шла босой за тобой, гнула спину, за то, что я тебя не покину, неужели я не заслужила одну единственную, но мою - магдалину?
ты вернешься, когда кончится зима. Март, весна, ты моя.
Я дождусь тебя.
Ты такая одна. И такое чудо:
Магдалина, ставшая Иудой.

1.
не захлебнуться тобой - как? если одним глотком на выдох хочется выпить тебя. И выход как найти в тебе? Как зима, ты настигла необратимо. Совершенно неуловимо. И за горло меня взяла. Ни вдохнуть и ни выдохнуть, ты - как тайфун на меня напала, закружила, затанцевала. И за сорок секунд угнала.

И теперь я сама не своя.

2.
вот уже какая неделя, как во мне всё сходит с ума:
ну, во-первых, твои города, самолеты, аэропорт
(где случился мой первый аборт, когда тебя из меня вырезали)
ангелы в синем. хинкали. твои руки, как лед. и гроза. а я уши твои закрываю.


во-вторых, твой голос, слова, я стираю все имена, затыкаю автоответчик. а когда тебя нет - тишина.

в-третьих, свитер твой. хочется, чтобы, как в сказке он твой запах хранил. Всегда.

а в-четвертых, ты знаешь сама. Я хронически, слышишь, больна. Я в тебя влюблена.
И от этого сердце сводит (ведь тоже мышца). И внутри все сходит с ума.


Прилетай навсегда.

я так хочу назад к тебе, что согласилась бы даже на то невыносимо отчанное утро.
Когда солнце пытается затопить кухню сквозь распахнутое окно и отражается в чашке кружочком лимона. И невозможно ни сидеть, ни стоять. Ты чувствуешь себя приговоренным к расстрелу с конфискацией, но тебя пугает только второе. Осознание, что ты остаешься ни с чем. Но сейчас, вот в эту самую секунду, у тебя есть все. И даже больше. И кажется, что даже мир - твой.
Но это иллюзия.
На кухне разворачиваются не действия не военные, но похожие на последствия войны. Когда в пылу азарта все уже убиты, обезглавлены, превращены в кашу из рук, ног, мозгов и ярких кишечных лент, и вот уже рассеялся дым, и ты стоишь по колено в этих разобранных, словно паззлы, людях - и чувствуешь себя одним из них.
Потому что тебя так же разметало, разбросало, разорвало, взорвало, размазало - выбросило. Ты вроде целый, а на самом деле - сильно надполовиненный.
И вот ты стоишь перед окном, как будто в очереди на выход. Или в автоматной очереди. И ничего не хочешь. А время идет, идет, уходит. Ты даже почти слышишь его топот по лестнице с шестого этажа вниз по полупустому дому. Дальше-то куда?
Солнце продолжает шарашить по кухне. Ярко-оранжевый, спелый, теплый, как галька в крыму летом, свет заполняет кухню, уже почти добирается до лодыжки, потом - к колену, доходит до бедра, до пояса и, может быть, все-таки поднялся бы до самой глотки, забился бы в нее, как песок или углекислый газ, пробрался к легким, раздул их, как щеки саксофониста, и взорвал, чертов смертник, но тут входит она.
Ее чай тоже остыл, но он - просто декорация. Она пьет чистый ром. Молчит. Смотрит. Пьет. И внезапно, непредсказуемо, неожиданно резко начинает плакать.
Я теряюсь. Она находит меня в себе, обнимает и плачет. И извиняется за что-то, хотя я знаю, за что, но это так не важно, не существенно, глупо. Сейчас- глупо. За два часа до аэропорта.
Ее слезы - не вода. Это сигнал "огонь!".
Она целует меня в макушку, я плачу ей в живот. Мне кажется, что я не выпущу ее из рук, даже если....
но я выпущу.
Потому что только в любовных романах главный герой (обаятельный и прекрасный, в идеально отглаженной рубашке и со свежим маникюром) разрывает билет на самолет и остается навсегда-навсегда рядом с Женщиной Его Мечты (обаятельной и прекрасной, в идеально отглаженной рубашке и со свежим маникюром). И потом титры.
Длинные-длинные.
Я не могу разорвать билеты, но зато и титров не будет. Ни одного.
Даже "продолжение следует". Потому что ты - не продолжение. Ты каждый раз начало, у которого нет ни до, ни после. Есть только "вовремя", но постоянно не хватает времени.
А я люблю тебя. Сегодня, как и всегда.

Девочка, наш самолет улетел в небеса один.
Он решил, что с этого дня он сам себе господин
Он много лет летал над землей, он многое повидал.
Море и горы, тайгу и рай он крыльями заслонял
Он раздувался и брал на борт пилотов и стюардесс
Сегодня он летит в Ашхабад, а завтра, наверно,в брест
он пороху нюхал. Но и его прижали однажды за хвост.
Безжалостно, разом, наверняка взяли, как брали норд ост.
С этого дня он не летал, он над землей - парил.
Его черный ящик писал о любви, он о любви молил.
Простой самолет, как пилигрим, скитался по свету и вот
Святую землю увидел - и всеми шасси врос!

И все пошло под откос.

Мекка его не походила на Мекку других, и в ней
Был он паломник один. Но - неистовей и смелей
Тысяч и тысяч тех, кто лбы разбивал об пол.
Был он один. И Мекка одна. И одна, но большая любовь.

А чтобы его не забрали внезапно в какой-нибудь глупый рейс
И чтоб не терпеть у самого сердца пилотов и стюардесс
И чтоб ни один террорист случайно его не угнал
Под яростный рокот турбин он крылья себе обломал

И больше он не взлетал.

Он неба не видел другого, кроме святой земли.
Ржавчина целовала его, из носа росли цветы
Был самолет. А остался металл - ни выкинуть, ни сломать
Лучше бы он тогда и не был рожден летать