Было это, дорогой дневник, давно и неправда. И происходило, разумеется, в Афинах – детской кроватке античной философии – погожим летним деньком, примерно после полудня, когда солнце прекратило наконец-то жарить, поросшие чахлым кустарником, склоны акрополя. Философ, о котором сейчас пойдет речь, дорогой дневник, увы, не вошел в копилку античной мысли сколь-нибудь значительными тезисами… хммм… честно говоря, даже имени его не осталось на страницах истории. Причиной такой несправедливости являлся римский легионер который, примерно через сто лет после описываемых событий, в далекой и холодной Британии бросил в костер старый, засаленный пергаментный свиток с изречениями какого-то чудака… Но впрочем я отвлекся… Так вот в этот самый день, когда солнце, влекомое колесницей Гелиоса на заслуженный отдых, медленно опускалось к краю ойкумены, к философу, мирно размышлявшему <…> (говорю же, дорогой дневник, не известны современникам его измышления)… да… значит размышлявшему… ну хорошо, хорошо… размышлявшему скажем о черепахе и стрелах… устроит?… замечательно… стало быть, к этому самому философу пришел его молодой ученик, который как это свойственно молодости стремился познать все тайны мироздания, и познать желательно до субботы, не позже обеда – ну, чтобы весь субботний вечер еще был свободен (как, я не сказал, что была суббота…хмм… так вот была суббота). И вот значит, этот ученик пришел к философу и спросил:
- О, учитель, ты мудр как никто из ныне живущих, тебе открыты тайны земли и неба, моря и звезд, дозволь же мне, недостойному, смиренно припасть к колодцу твоих знаний и испить оттуда… ну хоть бы этот вот маленький ковшик… (что, дорогой дневник, ты считаешь, что грек, вряд ли, стал бы так говорить и от всей фразы отчетливо несет верблюдами? Ладно, согласен – диалоги не мой конек – порой заносит)
Старик оторвался от размышлений и прищурил один глаз (я не сказал что это был старик – …упустил… – да это был старик, причем старик вздорный и язвительный, склонный к скепсису (особенно по поводу чужих суждений) и приверженный в молодости эпикурианству (проще говоря пьянкам и дебошам), он одно время слыл софистом, однако, переспорив в этом вопросе Протагора, избавился от подобных беспочвенных обвинений (хотя некое неясное чувство у других почему-то осталось). Прищур же его, всех, без исключения, философов заставлявший вспоминать, как они в детстве таскали финики с базара, и вовсе стал легендарным).
- Где это ты выучился так говорить? – проскрипел он. Про любого другого старика, дорогой дневник, сказали бы «прошамкал он», но говорить такое именно про этого конкретного старика было не столько не вежливо, сколь не безопасно. Поэтому, приняв во внимание все выше сказанное, ученик скорректировал уже готовый сорваться с языка вопрос и, отбросив всякие сомнительные словечки (типа «О» или «дозволь» или «испить» и тому подобные), досчитав до десяти, осмелился произнести:
- Эээ… учитель… я тут хотел спросить… мы тут с ребятами поспорили…, - на этом он нервно сглотнул и бросил взгляд на своего учителя. Тот слушал. -- Вот значит…, - он помолчал, - в чем смысл жизни… учитель? – наконец решился он. – Ведь разные школы у нас здесь в Афинах и в других городах Эллады предлагают различные его толкования, часто противоречащие друг другу. Так Сократ учил, что смысл в добре и нравственности, Эпикур. – тут он опять нервно сглотнул, - в счастье, Платон - в справедливости, Диоген – в отказе от ложных ценностей (имущества, телесных удовольствий и т.д.), Зенон – в избавлении от страстей и т.д. Ну, ты понял мою аллегорию учитель, - тут он резко замолчал и попытался нервно сглотнуть…
Философ снова прищурился своим знаменитым прищуром (который по правде следовало бы назвать восточно-ленинским, НО восток тогда был совсем другим, а те, кто в последствии его заселили, едва только научились делать приличный кумыс и в расчет их можно было пока не брать. Ленина же еще даже не было в проекте) и посмотрел на стоящего перед ним молодого человека.
- Ну а ты сам как считаешь, в чем смысл жизни? – подковырнул он.
- Не знаю, учитель, - сказал ученик. «Кто здесь учитель», - раздраженно подумал он про себя.
- А ты пошевели извилинами… - раздраженно бросил философ. «Вот скрипу то будет», - обречено пронеслось у него в голове….

--------Та же комната. Часом позже-------------

«...декорации оставьте… кому сказал… не трогайте декорации...»

Да… и стало быть час спустя лицо ученика, уже отчаявшегося попасть сегодня хоть куда-нибудь, потому что солнце неотвратимо опускалось все ниже и ниже, а противный старик и не думал засыпать, именно в это миг (т.е. час спустя) лицо его озарилось светом понимания, мысли, до этого лениво курившие в сторонке и с садистским любопытством наблюдавшие за мучением хозяина, начали строиться в четкие логические цепочки и устраивать хороводы, присмотревшись к которым повнимательнее можно было увидеть начало Божественного Уравнения, именно в этот миг, с лицом озаренным светом понимания, он обратил свой пламенеющий взор на фигурку уютно устроившуюся в углу и играющую что-то на губной гармошке (НА КАКОЙ ГАРМОШКЕ!?!?!? Отберите у актера эту чертову гармошку!!!)… И вот значит, обратил он свой взор… да-да пламенеющий… на этого чертова философа и голосом исполненным казалось неземной мощи провозгласил:
- Я ЗНАЮ ОТВЕТ, СТАРИК. СМЫСЛ ЖИЗНИ В САМОЙ ЖИЗНИ.
Дальше грянула, так что заложило уши, тишина. А в след за ней гораздо более тихо раздался шлепок. Это сухенькая рука философа на неопределенной скорости столкнулась с его же лбом в жесте означающем несовершенство мира вообще, и вопиющую глупость учеников в частности.
- Что не угадал, учитель, - тихонько спросил молодой человек, размышляя долго ли ему еще быть учеником и каково это разгружать мешки с финиками на афинском рынке.
- Ты же только что, – старик задумался, покачивая головой, - вернее час назад, - поправился он, - перечислил мне, в чем смысл жизни: ну там счастье, добро, нищета, еще чего-то… - и, прищурив один глаз, воровато оглянулся, достал из-за пазухи своей тоги губную гармошку и заиграл – (с) Vanessa Mae – Devil’s Trill.