Ну не сдержался, дорогой дневник, что ж тут такого… Да, я знал – нельзя мешать Лукьяненко «Спекрт» и Пратчетта… Каюсь. Обещаю, дорогой дневник, - это последняя. Чесслово…

"И ТОГДА МАСТЕР…"

«В году 1284. Чародей-крысолов звуками дудочки
выманил из Гамельна детей (…)»
(надпись на стене ратуши г. Гамельна)

Грязная булыжная мостовая…
Окованный железом башмак солдата…
Треск…
- Нет!!!
Мастер резко приподнялся на кровати и судорожно запустил руку под подушку, достав оттуда простую деревянную шкатулку. Опять этот сон… Этот сон не отпускал его, с тех пор как… Мастер аккуратно открыл шкатулку – она была там… На глаза непрошеные навернулись слезы… хотелось огня, хотелось сжечь дотла этот Город… Мастер ненавидел Город… Он нежно коснулся щепочек лежащих на дне шкатулки, щепочек которые месяц назад были флейтой – подарком ему, Мастеру, от королевы эльфов… Он также бережно закрыл шкатулку, положил ее под подушку и бросил взгляд в окно своей тесной коморки под крышей трактира, где он теперь обитал… На фоне ночного неба ясно темнела громада собора святого Бонифация… Руки Мастера сжались в кулаки… Он помнил тот день, он горько усмехнулся… Тот день теперь приходит терзать его каждую ночь… каждую ночь… Теперь никогда не забудет он как золотом сверкали на солнце шпили собора святого Бонифация… Как потоки людей текли мимо него: бюргеры, солдаты, нищие, домохозяйки, торговцы… Улица полнилась звуками, но он не мог отличить смеха от брани, они сливались в слитный монотонный гул – голос Города. И Город этот был болен… Но ОН Мастер… Кавалькада всадников проезжает сквозь толпу, возвращаясь с охоты… Бургомистр, на гарцующем коне о чем-то разговаривает с едущим рядом епископом… Благородные дамы в ярких платьях обмахиваются веерами, мужчины в охотничьих костюмах небрежно бряцают оружием… Их радостные лица озарены улыбками… Они со смехом бросают монетки нищим сидящим на грязных ступенях собора святого Бонифация и те радостно скалятся, кланяются, хохочут в ответ… Они довольны друг другом: нищие тем что получили милостыню, бюргеры – тем что совершили «доброе»… А потом… Медная монета рыбкой блеснув на солнце со звоном падает на каменные ступени… Нищий старик едва прикрытый какими-то лохмотьями тянет к ней свою покрытую язвами руку, но кто-то другой жадно хватает «его добычу»… Мастер видел с какими глазами нищий берет палку… Кровь заливает ступени… Старика хватают… И опять кровь… Дамы в ужасе кричат и закрывают лица руками… Молодой дворянин в белом с золотом плаще, смеясь, направляет своего коня прямо на толпу нищих стремясь разогнать их … Но поздно, они обезумели… Рыцаря стаскивают с седла… Белый плащ темнеет… Кровь… Бургомистр что-то кричит, в руках других всадников появляется сталь, жадно сверкающая на солнце, отзываясь золотым шпилям собора… В ответ в них летят камни, горожане с ужасом бегут по улице, спотыкаясь, падая на грязную мостовую… Сталь… Камни… Кровь… Но ОН Мастер… Флейта в ЕГО руках… он подносит ее к губам и музыка разрывает крики, расшвыривая их словно ветер сухие листья, сталь, занесенная, замирает… Если бы, если бы он только заметил этот камень… если бы успел тогда пригнуться… Резкая боль швыряет его на булыжники мостовой… Со всех сторон опять летят крики, звон и камни, камни, камни… Кто-то спотыкается о него и падает… ФЛЕЙТА!?!?… Он в панике оглядывает мостовую… быстрее… Вот она, в двух шагах… что-то влажное течет по лицу, застилая глаза… Он тянет руку… быстрее… быстрее… ее плавные очертания притягивают, манят его… БЫСТРЕЕ… Окованный железом башмак солдата опускается на лежащую в пыли флейту…
Треск…
- Нет!!!

<…>

Он заблудился… Он чувствовал это тем что осталось от Мастера… Он не знал какой сейчас день, какой месяц, какой год… они слились для него… Не знал сколько времени провел в Городе… Каждую ночь он видел один и тот же сон… Каждый день он видел одни и те же неотличимые друг от друга лица, слышал один и тот же хохот и одну и ту же брань… Каждый день он слышал слитный гул Города… И каждый день слышал колокола собора святого Бонифация славящие Город… Он заблудился…
Но однажды, что-то изменилось… нет, не в нем самом… в Городе… Появилась какая-то трещинка, растущая с каждым днем…
Мастер отчетливо помнил день, когда он услышал слово «голод». Он не спал всю ночь, – боялся, и потому спустился вниз рано, когда кроме детей трактирщика обычно еще никто не вставал. По утрам они носили в трактир воду, протирали столы и выполняли другие мелкие поручения. Дети единственные кто общался с Мастером, и единственные с кем общался он. И именно он научил старшего – Вилли – играть на простой деревянной дудочке, которую отец когда-то вырезал для мальчика. Обычно по утрам, сидя внизу после выполнения своих обязанностей, Вилли тихонько играл на ней, практикуясь, а остальные дети слушали его. Но не сегодня… Первым, что удивило Мастера еще когда он спускался – была именно тишина. Вторым бросилось в глаза то, что тяжелый дубовый стол, стоявший в углу у лестницы, был кем-то передвинут ближе к камину, в котором уже робко плясали язычки пламени. Этот кто-то по видимому и сидел за незаконно перемещенным предметом меблировки и представлял из себя видавший лучшие дни, потрепанный серый плащ, остроконечную и ужасно мятую мышастую шляпу с широкими полями, и топорщащуюся бороду, которую можно было назвать белой лишь из почтения к возрасту ее обладателя. Подойдя поближе, Мастер так же разглядел кустистые брови, длинный крючковатый нос и торчащую из бороды трубку, над которой вился легкий дымок… Вокруг незнакомца сидели пятеро детей трактирщика, оккупировав притащенные отовсюду табуретки…
- Ааа, - протянул старик, не вынимая изо рта своей трубки, - к нам решил присоединится кто-то еще… Прошу, прошу, - он указал на стоявшую рядом с ним пустой стул, - я как раз хотел побаловать этих прелестных ребятишек сказкой, но возможно и вам будет любопытно послушать ее. Кто знает, кто знает? – и тут он глянул на Мастера… Во всем его лице, в серо-зеленых глазах, окруженных сеточкой морщин, в густых слегка приподнятых бровях, в крючковатом носе, в легкой улыбке прятавшейся в бороде, было что-то… что-то неправильное, точнее Мастер выразить не мог… что-то лукавое… как будто обладатель этого лица задумал какую-то шутку и заранее предвкушает ее воплощение…
Мастер послушно сел на предложенный стул и уставился на огонь… Флейта… Он потерял ее, а теперь теряет и себя… Пламя в камине жадно лизало поленья, танцую пляску разрушения…Мастер смотрел на пламя… и не знал, может ли теперь называться этим именем… Огонь плясал, не давая ему ответов… Он очнулся, когда старик уже заканчивал историю и успел услышать лишь последние слова: «…и тогда Мастер…», прежде чем их прервали:
- Так и что здесь происходит? – на последних ступенях лестницы высилась внушительная фигура трактирщика.

<…>

Тем же вечером, бесцельно бродя по улицам больного Города, он и услышал о том, что урожай в этом году будет скудный и, скорее всего в деревнях будет голод…
И голод был… Деревни, когда-то сытые и обильные, теперь застыли в какой-то обреченной тоске – Мастер знал, - это было ожидание смерти. Голод нечасто приходил в эти земли, и теперь смерть пожинала богатую жатву. Ночью до Города изредка долетали крики – это голосили матери потерявшие еще одного ребенка… Но Город жил, больной Город жил и ждал когда настанет пик голода, что бы можно было с большей выгодой распродать зерно, и колокола собора святого Бонифация пели Городу славу…
А потом в Город пришли крысы… Мастер видел как они тоненькими серыми ручейками стекались отовсюду в единственное место в округе где была еда… На третий день коты бежали из Города, а на четвертый колокола собора святого Бонифация заговорили по иному: они пели о смерти. На пятый день Мастер узнал, что в Городе не осталось хлеба… Город бился в агонии… Именно тогда его нашел, сидящим в какой-то подворотне, старик-сказочник, которого сопровождал Вилли.
- Город умирает, - были первые слова сказочника.
Мастер кивнул: он не смог бороться с Городом и теперь будет смотреть, как тот умрет.
- И ты будешь на это смотреть, - продолжил старик.
Мастер снова кивнул: он ненавидел Город.
- И не спасешь его, - не унимался тот.
- Я не могу, - Мастер протянул старику пустые руки. И рассмеялся.
- Ты Мастер, - веско произнес сказочник.
Мастер посмотрел на Вилли. Мальчик медленно, словно ломаясь, опустился перед ним на колени, протягивая свою дудочку. В глазах его предательски блестели слезы.
- Пожалуйста, Мастер…
«Я не люблю, когда плачут дети. Я Мастер. Если мальчик заплачет…».
Вилли не заплакал, но Мастер поднялся и взял у него дудочку…

<…>

Скрутив руки за спиной двое стражников выбросили его из здания ратуши , когда он пришел за обещанным золотом. Час назад, когда крысы шли, повинуясь его напеву, люди смотрели на него как на Спасителя. Теперь он лежал лицом в городской грязи, на площади перед ратушей, а они смеялись, как смеялся стоя на высоких ступенях парадного подъезда бургомистр. Мастер медленно поднялся… Рука его до боли сжала подаренную дудочку. «Огонь, - подумал он. – Выжечь этот Город вместе с его болезнью»… Мастер знал, что он мог это сделать… Он провел взглядом по толпе. Со всех сторон его окружали довольно хохочущие лица. И Мастер понял: Город умел лишь смеяться или кричать в агонии… Вдруг он наткнулся на два серо-зеленых глаза, глядящих на него из-под кустистых бровей. Один из них ему подмигнул. Мастер опустил взгляд и увидел Вилли. По грязным щекам мальчика текли слезы…
И ТОГДА МАСТЕР СКАЗАЛ:
- Плачь, Гамельн…

Послесловие:
Из заметки «Висмарского обозрения» от 18 апреля 1972 г.
«Вчера студентами-археологами Гамбургского университета на восточной окраине нашего города был найден сундучок, чей возраст датируется примерно концом XIII началом XIV вв. При вскрытии внутри были найдены 200 серебряных талеров и хорошо сохранившаяся деревянная дудочка. Во время более тщательного обследования на крышке сундучка была так же обнаружена полу стершаяся надпись, гласившая – «Морис Великолепный и Его Дрессированные Грызуны»…»