Она сидит на подоконнике передо мной - подбородок опирается на руки, сложенные поверх прижатых к груди коленей. Большими пальцами босых ног она легонько отстукивает какую-то неслышную мне мелодию. На ногтях тонкий слой бесцветного лака. Я поднимаю глаза и смотрю в окно сквозь ее крылья - они задерживают свет не больше, чем тоньчайшая тюлевая занавеска. Моль, слегка наклонив голову, глядит на меня.

- Расскажи мне что-нибудь, - просит она.
- Что именно? Ужасную историю, полную кровавых подробностей?
- Не хочу ужасную историю, - она на мгновение морщит нос, - лучше сказку.
- Я не пишу сказок, - говорю я, не меняя направления взгляда. - Я не сказочник, я - чертов инженер.
- Чертов инженер - это тот, кто работает на черта?

Я чувствую ее улыбку.
- Нет. Это тот, кто занимается черт-те чем.

Моль какое-то время молчит, а потом легонько касается моей щеки.
- Пожалуйста...

Я отрываюсь от окна и наши взгляды встречаются. Одна бровь у нее выше другой, я так не умею. И еще она улыбается.
- Ладно, - сдаюсь я, - хорошо. Когда-то давным-давно я придумал сказку...

Собственно, она так и начинается: когда-то, давным-давно в одном маленьком приморском городке жила-была девушка. А может быть устрица - никто точно не знал, потому что она никогда не выходила из своего дома, будто бы пряталась в раковине.

- Я читала это, - говорит моль и улыбается еще шире, - и мне понравилось начало, но ты не написал продолжения.

Я пожимаю плечами.
- Я несколько раз порывался написать, но каждый раз бросал.
- Почему?
- Потому что я уже знаю, как эта сказка заканчивается.

Моль глядит на меня непонимающе.
- Но другие-то не знают. Я, например.
- Это не важно, Молли. Неинтересно писать, когда уже знаешь, чем все закончится.

Я вижу, что она все еще не поняла, и продолжаю:
- Представь, что тебе рассказали про всю твою жизнь, от сегодняшнего дня до самого конца. Со всеми подробностями. Будет тебе интересно жить дальше? Зная в точности, что произойдет завтра, и послезавтра, и потом? Вот так и сказки - их неинтересно писать, когда уже известен финал. Ни мне не хочется этого делать, ни героям - они становятся вялыми и скучными. А мне стыдно смотреть им в глаза. Ведь это я придумал их жизнь. Поэтому я почти никогда не записываю вещи, про которые я знаю все наперед.

- И они все пропадают? - спрашивает моль, - жалко...
- Ну почему пропадают? - говорю я. - Они остаются сами по себе. Иногда их персонажам спустя какое-то время удается начать жить по-другому, не так, как придумал я. И тогда я пишу все заново, вслед за ними.
- А эта сказка - ты все еще знаешь, чем она закончиться?
- Да, - отвечаю я.

Моль смотрит на меня очень внимательно. Даже перестала шевелить пальцами ног - так сосредоточилась.
- Тогда не надо рассказывать. Я хочу... потом.
И тихонько добавляет:
- Ты ведь не расскажешь мне, как оно будет... у нас... ?
- А вот этого я как раз и не знаю, - говорю я и опять поворачиваюсь к окну.

В прихожей горит свет, и дверь на кухню открыта. Когда я вешаю пальто в шкаф, моль с кухни сообщает мне, - ты сегодня долго.

Я смотрю на себя в зеркало. Волосы взъерошены, между бровей складка, во внутренних уголках глаз - две кровавые Мисиссипи со множеством притоков.

- Ты сегодня долго, - во второй раз это уже звучит вопросительно. Я лениво ковыряюсь в тарелке. То ли гречка какая-то странная, то ли еще что-то не так, не могу понять. Или это седой волос на виске.
- Фильм, - говорю, - смотрел.
- А... фильм. А с кем? - Моль знает, что по будним дням я никуда не хожу после работы в одиночестве.
- Ты ее не знаешь, - и продолжаю жевать.
- Какая она? - вдруг спрашивает моя блондинка. Еще одна странность: обычно после такого ответа она просто молча дуется. Кинотеатры моль не любит, а дома, стоит мне поставить какой-нибудь DVD, демонстративно заваливается дрыхнуть, вынуждая меня приглушать звук.

- Ну-у-у, - подбираю я слова, - высокая. Брюнетка. Хорошенькая.
Моль внимательно смотрит на меня, ожидая продолжения. Но я уже иссяк, и она заканчивает за меня
- ...и она тебя не любит.
Я ничего не отвечаю.
- И я тебя не люблю, - добавляет она.
Я поднимаю глаза от тарелки с кашей, смотрю на моль в упор.
- И я тебя, - говорю, - а с ней зато хорошо ходить в кино.

Черт, да что же не так? Не считая этого разговора, конечно.

- А ведь ты, - моль называет меня по фамилии, - мне очень нравился. Четыре года назад.
- Да ну, - хмыкаю.
- Да, - говорит она. Я тогда прилетела к тебе на Новый Год...
Я помню. Тогда моль в первый раз залетела ко мне в квартиру, да так и осталась. Не выгонять же ее было на мороз.
- Мне хотелось, и я прилетела. Это решение далось мне не легко.
- И вот я прилетаю, и... - моль делает паузу, - "Молли, я влюбился в какую-то Клаву".
- Да, - она опять называет меня по фамилии, и у нее это звучит как ругательство - это было очень смешно.

Некоторое время мы молча глядим друг другу в глаза. Если в моих - реки, то у нее глаза светлые-светлые, как замерзшие озера.

- В следующий раз,- говорю наконец я, - если решишься прилететь, когда угодно, не забудь поцеловать меня. И не надо предупреждать заранее "Только не трогай меня руками, ах, мои крылья! Не вздумай ничего такого!".

Моль без слов поднимается, берет со стола чашку с кофе - о, господи, вот что не так - она сделала мне кофе! - и относит ее в раковину.

- Холодный, - говорит, - В следующий раз.

И медленно выпархивает из кухни.

Вспомнил одну знакомую, которая, когда ее совсем уж доводило до ручки безделье и плохое настроение, убирала в доме. Вымыл кухню. Вымыл ванную. И даже чертово зеркало в ванной вымыл. В комнате убирать остерегаюсь - а ну как завтра пригодится? - ограничиваюсь перестановкой дисков с фильмами на полочке.

Фильмов у меня много, и теперь они выстраиваются в строгом порядке: по жанрам. Потом, в каждом жанре, по актерам. Если кого-то угораздило сыграть главную роль и в комедии, и в триллере, я ставлю эти DVD рядом, на границе между жанрами. Порядок внутри порядка. Идеального, правда, все равно не получается - некоторые мерзавцы снимаются слишком уж часто. Я перетасовываю диски и так, и этак, на какое-то время меня отвлекает идея полки с дополнительными измерениями, чтобы можно было выстраивать фильмы не только справа и слева друг от друга, но и сверху/снизу, а также спереди и сзади. Скажем, Кейдж в "Покидая Лас-Вегас" рядом с Кейджем в "Сокровищах нации", сверху "Страх и отвращение в Лас-Вегасе", сзади "Остров сокровищ", впереди "Нация фаст-фуда" и так далее. Понятно, да? Для этой цели диски, правда, не подойдут, нужны голографические кубы, как в "Особом мнении". "Особое мнение" рядом "Последним самураем".... Или лучше с "Помутнением"?... Приткнув "Город ангелов" слева от "Города грехов", я понимаю, что запас дел на вечер исчерпан.

Я сижу, и пью чай, заедая сыром. О, черт! У меня же есть еще книжный шкаф. Я подхожу к шкафу. Фил Дик стоит рядом с томами "Основания" Азимова, "Ниро Вульф" Рекс Стаут по соседству с "Пуаро" Агаты Кристи, сверху тоненький, в дешевом бумажном переплете, Дэшил Хаммет. Когда я успел? Вчера?

Закончил "Девочку и море".

Каждую зиму холодный западный ветер отгоняет воду мелкого Азовского моря от берега. Если налить немного воды из-под крана в тарелку и сильно подуть сбоку, можно увидеть, как это происходит. Море отступает, оставляя катера и рыбацкие лодки беспомощно валяться на песке как пойманных рыб. Городки, стоявшие вечером на берегу, утром оказываются на границе между сушей и мокрой пустыней из песка, камней и водорослей.

Дальше, собственно, история про девочку и море.
Желающие дочитать (примерно 5 страниц А4) могут стукнуться в комменты.

Я спускаюсь в метро, и втыкаю в уши пуговицы наушников. Когда я куплю машину, можно будет выкрутить громкость в динамиках на максимум, но сейчас я в вагоне, еще дремлющим под убаюкивающее "ту-дум, ту-дум" колес - а мне нужно окончательно проснуться. Нужно что-нибудь ритмичное, чтобы через пару остановок, через пару песен можно было почувствовать себя человеком. Я начинаю отбивать ритм пальцами правой руки и закрываю глаза, уже без желания заснуть, а так - добрать несколько минут спасительной для сетчатки темноты. Что бы я делал без плеера.

На работе, выпив кофе, я опять включаю музыку. Сейчас мне нужно что-то спокойное, нужно сосредоточиться на всех этих проблемах, письмах, нерешенных задачах. Я выбираю кристальный ненавязчивый саундтрек без вокала, идеальный бэкграунд для мыслей, который заодно заглушает дурацкие звуки большой комнаты - разговоры, шарканье ног, хлопанье дверей и звонки мобильных. Хуже всего звонки мобильных.

Возвращаясь вечером домой, я выбираю что-нибудь меланхолическое, лучше с женским голосом. Работу придется доделывать завтра, а затем послезавтра, и опять, но сейчас нужно отдохнуть, отключиться. Пусть эта девочка споет мне что-нибудь грустное и глупенькое, а я с отсутствующим взглядом прислонюсь к двери с надписью "Не прислоняться". Я устал, понимаете.

И только дома я, наконец, без наушников. Душ, ужин, стакан сока. Я сижу на кухне за столом, и слышу, как потрескивает остывающая плита, как гудит холодильник. Я слышу из открытой форточки звуки улицы - проезжающие где-то вдалеке машины, мамы, зовущие детей домой, лай собак. Постепенно все это сливается в неразличимый шум и отходит на второй план. Я сижу еще какое-то время, а затем встаю со стула и включаю телевизор.

Мне нужно что-то, чтобы заглушить стук сердца.

В переходе станции "Братиславская" по вечерам трутся панки, насилуют гитару и засылают девочек клянчить у прохожих деньги в панамку. Я бы заплатил, лишь бы они замолкли, но ко мне девочки не подходят. По мне видно занятого человека. Я иду домой. Дома у меня завелась моль.

Я открываю дверь, отшвыриваю в сторону сумку и первым делом иду в ванную умыться холодной водой. Только когда перестаю что-либо видеть из-за капель на стеклах, понимаю, что забыл снять очки. Идиот, - радостно приветствует меня из коридора моль. Сама дура, отвечаю я, сняв очки и промыв глаза. Был бы у тебя такой день, как у меня, ты бы ширинку забыла расстегнуть. Я не забываю. Моль оскорбляется. Я тоже, между прочим, не дурака валяю, целый день с твоей одеждой разбиралась. Ну и правильно, говорю, такое твое дело. Плащ не трогала? Нет. Там у тебя какая-то дрянь в карманах, и он сигаретами пахнет. Угу, говорю, и опять умываюсь и тру холодными пальцами виски.

Когда я, переодевшись, разогреваю себе вчерашний ужин, моль впархивает в кухню. Готовить она отказывается, мол я не ужинаю, тебе надо, ты и готовь. А сама порхает вокруг меня и рассказывает, сколько всего за день сделала. Носки, белье, куртка, шарфы. Я отмахиваюсь. Ковер не забудь. Она куда-то исчезает, и возвращается, когдя я уже сижу за столом. Ковром я займусь завтра, говорит, и присаживается на стенку рядом. Моль у меня блондинка. Пепельная. Как у тебя день прошел? Я начинаю рассказывать. Какое-то время она слушает внимательно, а потом ей надоедает и она начинает перелетать с места на место. Угомонись, не мельтеши, а то прибью. Моль исчезает.

Пока закипает чайник, я иду проверить электронную почту. Моль тут как тут, кружит возле экрана. От кого ты ждешь письма, я ее знаю? Что, не пишет? Да кто тебе писать будет? Она язвит до тех пор, пока я не угрожаю пойти за газетой. Прессу моль боится, и поэтому снова исчезает. Остаток вечера мы проводим молча, делая вид, что не замечаем друг друга.

Заполночь, когда я расстилаю постель, моль раньше меня устраивается на подушке, и болезненным голосом бормочет - я сегодня так устала, давай не будем? Ладно, говорю я, и выключаю свет. Не будем. Не в первый раз, Молли. И засыпаю на своей половине дивана.

Пока идет поезд, лучше всего читать. Если читаешь, минуты подземного перемещения из пункта Р (работа) в пункт Д (дом) съеживаются до нескольких десятков страниц и становятся совершенно незаметными. Как только вошел в вагон, достань книгу и стань человеком-невидимкой, только в обе стороны - ни ты их, ни они тебя. Когда сила инерции заставит схватиться рукой за поручень, поднимешь глаза и за долю секунды определишь - по цвету облицовочной плитки - что выходить позже. Пока идет поезд, лучше всего читать.

Но иногда бывает так, что перевернутая страница оказывается последней. Если читаешь роман, то этого легко можно избежать - заранее чувствуешь, что повествование идет к концу и расправляешься с книгой поздно вечером, дома. А утром берешь с полки другую. Но если это сборник коротких рассказов, угадать трудно. Можно прочитать аннотацию, обрамленный многоточиями кусок рецензии на обложке, можно даже открыть наугад где-то вначале, проверить - не забыл ли, о чем там было? Нет, не забыл. Убираешь книгу в сумку, закрываешь глаза и повисаешь на одной руке, ожидая торможения, чтобы по цвету плиток определить...

Черт возьми, черт возьми, это же только третья от начала станция. Черт возьми, сколько же там осталось, думаешь ты, столько не провисеть. Надо что-то делать, пока идет поезд. Ты смотришь на карту метро прямо перед тобой, на рекламу, а потом поворачиваешь голову влево, а потом вправо на 180 градусов. Вагон дремлет. Или качает головой в такт музыке в наушниках. Или играет на мобильном телефоне. Нет, в основном клюет носом. И тут ты опускаешь глаза и видишь, что прямо перед тобой сидит девушка и читает. Тебя мгновенно охватывает зависть, белая, как книжная бумага. Ты щуришься, перефокусируя взгляд, но книга лежит на коленях, и не разобрать не только текста, но и даже названия на колонтитуле. Остается только одно - разглядывать саму девушку.

Длинные ровные темно-каштановые волосы разбросаны по плечам. Куртка, которая выглядит слишком легкой для нынешних холодов. Джинсы с неправильной формы, скорее всего декоративным, швом над левым коленом. Для тебя, поправляешься, левым, для нее правым. Что-то зимнее на ногах, ботинки, кажется. Ничего особенного. Ты вновь приглядываешься к книге и замечаешь руку, которая переворачивает страницы. Небольшая кисть и длинные, темно-бордового, даже скорее темно-фиолетового цвета ногти. И ты влюбляешься в эту руку сразу же. Теперь, пока идет поезд, время измеряется в движениях этой руки.

Через неизвестное количество страниц рука поднимается и поправляет прядь волос. Теперь ты видишь кончики ресниц, накрашенных и длинных. Она скорее всего не замужем, думаешь ты отстраненно, так думают, разглядывая географическую карту, - этот остров, скорее всего, необитаем. Никакого желания, ничего не шевелится внизу, просто рука, ресницы и... ты еще раз вдыхаешь носом воздух - и запах. Что-то легкое, свежее, едва заметное, так вряд ли может пахнуть мужчина слева, раскладывающий пасьянс на мобильном или нахохлившаяся бабушка справа. Это запах руки и ресниц. Как же он называется. Почему-то для обозначения запахов существует слишком уж мало слов, думаешь ты, и тут темнота в окнах вагона сменяется светом. Оказывается, это уже твоя станция.

Одним движением ты застегиваешь куртку и выходишь из вагона, унося с собой руку с темно-фиолетовыми ногтями, длинные ресницы и безымянный запах. Они теперь там же, где десятки, сотни и тысячи страниц, прочитанных за все время, пока идет поезд.

По-настоящему счастливые люди обычно скучны. Они чем-то похожи на чудаков, одержимых редким хобби, радость от которого способны понять лишь несколько человек на всем белом свете. Очень нераспространенное хобби - быть счастливым. Заболеешь им - и обречен на то, что лишь еще один человек сможет разделить твою радость коллекционера счастья. Для всех остальных твоя улыбка будет гримасой слабоумного, а твои слова будут казаться тарабарщиной из уст придурковатого собирателя на маленьких кусочков бумаги с яркими рисунками и зубчиками по краям. Некоторые страдали подобной дурью когда-то давно, и уже не помнят, а другие и не знали никогда, что это такое. Мало кто может понять.

По-настоящему несчастные люди часто бывают интересны. Для них несчастье не хобби, а профессия, в которой они постоянно совершенствуются. Однажды смирившись со своей участью, они уже и не против быть несчастными, нет, наоборот, - они шлифуют свои невзгоды как рабочий инструмент. А их ненависть к тем, кто делает их несчастными - как ежедневные тренировки для спортсмена: утомляет ужасно, но отказаться нельзя, ибо потеряешь форму. Любой, кто когда-то был хоть на сколько-нибудь несчастен - а таких большинство - чувствует этот профессионализм и уважает его. Тот, кто в детстве складывал самолетики из бумаги, всегда с удовольствием познакомится с настоящим авиаконструктором.

Близорукость и постоянный ветер мешают мне начать заново собирать марки. Природное отвращение к любому труду препятствует профессиональному росту. Любитель. Дилетант. Да, вполне устраивает.

Есть вещи настолько банальные, что их даже не нужно записывать в дневник, чтобы понять это. И все же.

...Чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что память удивительно похожа на вид из окна многоэтажки в строящемся районе.

Ты вселяешься в новую квартиру, выходишь на балкон - и перед тобой как на ладони все, до самого горизонта. Высота скрадывает расстояние, а чистый прозрачный воздух позволяет рассмотреть мельчайшие детали. Мир огромен, но, вместе с тем, удивительно разрежен. Откуда-то ты знаешь, что есть и другие детские площадки, другие магазины, и даже - страшно подумать! - другие кварталы, районы, города, страны, но для тебя они как бы не существуют. Их не видно.

Выглядывая каждое утро из окна, ты постепенно обнаруживаешь, что мир вокруг тебя увеличивается. Возможно, построили новую школу, а может быть ты просто не замечал ее раньше, за ненадобностью. Спустившись вниз, выйдя на улицу, ты обнаруживаешь, что кое-что выглядит совсем не таким, каким кажется сверху. Так и память - иногда маскирует грязный ручей, в котором ты плескался мальчишкой, превращая его в быструю реку, а иногда придает безобидным, в общем-то предметам, устрашающий вид.

Район продолжает застраиваться, и вот уже некоторые знакомые, родные тебе дома исчезли из виду, заслоненные безликими многоэтажками; протоптанные тобой тропинки асфальтируются. Ты уже начинаешь забывать, с какой стороны иногда, летними воскресеньями, можно было углядеть край леса, и кислый вкус безымянных ягод, которые ты обрывал с кустов вместе с друзьями, уже не накатывает воспоминанием чего-то нестерпимо детского. Но ты еще не обращаешь на это никакого внимания, ты еще уверен в том, что качели, горка, и лес находятся там же, где и всегда. Ты еще не сомневаешься в том, что, выйдя из дому, легко найдешь их.

А затем, как-то совершенно неожиданно, вдруг, оказывается, что лесок давно вырублен, там теперь станция метро. Ты спохватываешься - уже не дойти до школы с закрытыми глазами. Уже нужно записывать адреса и телефоны - их почему-то стало намного больше. И вид из окна уже не тот, что раньше - много мелких ненужных подробностей; и воздух уже не такой чистый; и смог периодически затягивает так, что не узнаешь ничего вокруг. И когда все это начинает слишком уж часто тебя тревожить, ты берешь гостя за руку, выводишь его на балкон и говоришь, указывая в пространство - "А знаешь, раньше, когда здесь еще не было всех этих супермаркетов, пивных, всех этих небоскребов, всех этих прожитых лет, где-то там был крохотный чудесный сквер. Помню, как однажды..."

Одна из самых дурацких привычек времени - занимать места больше, чем ты. Отсюда все неясности, все эти "как, уже?" и "где же Вы раньше были?". Если даже завтра не желает наступать везде одновременно, то что уж говорить о менее четких границах времени. Будущее, прошлое, настоящее - они непостоянны и непредсказуемы, как линия прибоя: подошел намочить ноги - окатило с головой. Думаешь, что время еще есть, а оно уже потихоньку сматывает удочки. Сетуешь, что время уходит, а оно поминай, как звали. Одна из самых дурацких привычек времени - занимать места больше, чем ты можешь себе представить.