…интерес учеников к предмету зависит от интереса предмета к ним…

11 02 04 Это странное слово учёба!

Дул сильный промозглый ветер, а я все был в теле! Довольно странно ощущать себя там, где ты никак не можешь быть. В этом моя неудача. Особенно после первого дня этого странного слова учёбы…

Сколько планет, столько обучений. Но столь необучающего обучения! С другой стороны весело и приятно( иногда). Я сразу попал на «шерсть» Шерсть предмет который никому не нужен, да и вообще отрасль загнивает и я уверен благополучно загниет, однако его изучают. Не беда что там мильон разных классификаций, а недавно их правительство приняло еще одну. Нам то что, студентам. Все равно сдавать по биллетам 35-ти летней давности. После всего услышанного мне предстояло все это увидеть.
Урок начался горячо и жестко. Мне сообщили, что каждое занятие будут проверять качество моей памяти заковырчатыми вопросами на отвлеченные темы. У меня даже возникло подозрения не увидели ли они во мне чужого. Может они сообщили куда следует и меня уже испытывают. Вскоре я немного успокоился, увидев что пытка учеников входит в профессиональные обязанности преподавателей. Так же как молчать, даже под жестокими ударами по столу и обплевыванием лица орущим профессором, студентам и не выдавать ценные сведения тридцатилетней давности.
В этот день мы проходили учет выхода мытой шерсти. Нас было 23. Шерсти было с маленький стог. Нам необходимо было ,разделившись на две группы, перемыть всю шерсть в бачках с кипятком. Бачков было три по 20 литров каждый. Кипятка не было. Времени на все было 55 минут. Забыл сказать, что нам необходимо было мыло. Мыло надо было натереть на тёрке. Тёрка была одна. Мыла нужно было много- 180гр. .(по 3 грамм на литр воды)…
И закипело… Одна группа подготавливала шерсть. Цепляясь в штапель, как голодная собака в жирный, но чужой кусок мяса, наши девушки вырывали репьи, а затем трясли со всей мочи худеющий волосяной покров. Они трясли и чихали, чихали и трясли. Пыль из их комнаты столпом была видна на другом конце коридора, где с движениями, по большей части напоминавшие о неминуемой старости и болезни Паркинсона вкупе с нервнопаралитическим синдромом, жестоко тер мыло один из студентов. Рядом стояло ещё пять человек хотевшие поквитаться с почерневшим от старости куском хозяйственного мыла. Близ шло занятие у младшего курса. Аудитория эта показалась нам безбожно порожняковой. В ней было три почти несломанных плитки. И вот мы уже несемся из облаков мусорной пыли с кастрюльками воды, оставляя за собой шлейф, чтобы заставить использовать аудиторию на сто процентов. А то что же мы как мальчишки средь двух комнат носимся. Но и этого нам оказалось мало. Рывком открыв дверь, мы отняли чайники у лаборантов и младших преподавателей. «Давайте сюда! Хватит чай хлестать! Пошли бы лучше нам еще мыла с шерстью принесли! А чайники нам самим нужнее! У нас через 20 минут лекция, а воды только половина нагрето! Ну всё, идите отсюда!»
Все несется! Работает! Живёт значит! Кафедра в руинах и в дыму, как после бомбежки.
Молдаване молотят. Девчонки трясут и выбивают. Одни парни рубят из последних сил хозяйственного героя. Другие хлопая каждые восемнадцать секунд в аудитории дверьми деловито носятся с кастрюлями в цветочек. Третьи колдуют, как монгольские шаманы, над чанами с кипятком, смешивая мыло, соду, горячую и холодную воду, шерсть. Они иногда бегают к младшему курсу и с видом знатока, пальцем, проверяют температуру, делая важную мину старших студентов , решающих судьбу всех последующих поколений в этот несомненно исторический момент.
Все смешалось: пыль, куски шерсти, штукатурка, грохот молотков, крики ошпаренных, лязг кастрюль, смех, радость, работа. Не дай бог увидеть студенческий опыт. Великий и корявый.