Какого черта я потащилась на выходные в Иваново? А, знаю, чтобы убедиться, что мне не нужно этого делать. Странное дело. Когда я здесь - временная жиличка чужой квартиры, карьеристка, не знающая, чем закончится испытательный срок и настойчиво пытающаяся убедить работодателя, что она вообще ему нужна, провинциалка, не решающаяся зайти в шмоточный магазин и одиночка, которой не с кем выпить в выходной рюмку чаю – так вот, когда я здесь, я чувствую себя прекрасно. Приехала туда, проснулась утром, казалось бы, в такой родной квартирке, прошвырнулась по изученным вдоль и поперек шмоточным магазинам как дорогая гостья, заглянула на прежнюю работу и убедилась, что там во мне по прежнему нуждаются, раскланялась под бурные аплодисменты еще не успевших забыть меня друзей – и что же? Тоскливое ощущение бессмысленности и неправильности. Три дня моей драгоценной жизни украдены и подменены на что-то из затхлого сундучного старья. Бешеный восторг от того, что я сажусь в автобус и возвращаюсь. И – твердое решение проводить выходные в Москве.
Первыыый лууч, первыый дооождь,
По-ве-сен-не-му-Ар-ба-ту-ты-и-део-ошь…

Когда я училась в школе… Нет, еще раньше. Когда я была в детском саду. Меня брали в лес за земляникой, и я собирала ее по краям каких-то канав. Я тогда еще не знала, что канавы эти – окопы, оставшиеся с войны.
Когда я училась в начальной школе, у нас объявили тимуровскую работу, и мы ходили к ветеранам. Ничем мы им не помогли, но записывали, как умели, их рассказы. Хорошо помню, как долго оправдывался один из них за то, что воевал всего 3 месяца. Его забросили куда-то с десантом, тяжело ранили и комиссовали. От десанта осталось 4 человека, считая его.
Потом… Нет, это не потом, это – всегда. В центре поселка, где я родилась и выросла, стоит памятник. Под ним - большая братская могила. Я и сейчас не понимаю, почему фамилии, написанные на ней, мне знакомы. Многие выбиты по несколько раз. Два года назад рядом с соседней деревней нашли большое захоронение, около 100 человек, перезахоронили там же.
Когда я была пионеркой, каждое 9-е мая мы стояли у этой могилы в почетном карауле. Весь поселок собирался на митинг. Я не помню, были ли у нас демонстрации 1-го мая и 7-го ноября и ходил ли кто-нибудь на них, но на 9-е собирался весь поселок. Ветераны надевали свои медали, дети читали какие-то стихи, местная самодеятельность пела песни. Потом желающие садились в автобус и ехали к другому памятнику, в лесу. Он близко, туда и пешком можно, мы там грибы собираем. Подольские курсанты там лежат, слышали, наверное. И – окопы, окопы… Поселок наш в 150-ти км. от Москвы, оккупации не было, но были тяжелые бои. Курсанты тоже воевали.
А вот еще, чуть не забыла. На поле прямо перед нашим пятиэтажным домом был дзот. Бетонный. Может, и сейчас есть. Мы лазили туда однажды, но почему-то нам там не игралось.
В старших классах мы ходили в поход на Ильинские рубежи. Это 140 от Москвы, совсем близко. В нашем школьном музее лежали пробитые каски, и их можно было трогать руками.
Когда я прошлым летом была у родителей, и мы ходили в лес, видели на деревьях обтянутые полиэтиленом картонные таблички. «Захоронение»… Количество человек, название поискового отряда… Следопыты все еще находят могилы. Мне не нужно ничего рассказывать про то, кто победил в Великой отечественной, на этих табличках все написано.

А еще… Еще мой отец очень похож на актера, который играл Васкова в «А зори здесь тихие». Когда я смотрю этот фильм, или слышу упоминание Василия Теркина, я почему-то все время думаю, что это – про него и таких, как он. Да, он, к счастью, войну не застал, но если бы… Они также рыли бы окопы, мотали портянки. Искали бы, где разжиться махоркой и спиртом, травили бы веселые байки и скабрезные анекдоты. И поднимались бы в атаку. Может быть, с матом. Может быть, зная, что лягут. Просто потому что – Родина.
Мне, как и Ромму, не очень нравятся нынешние подростки. Да, я что-то такое слышала про то, что шеи у них свернуты от постоянного глазения на «запад», и что ни патриотизма, ни…ничего, вобщем, святого. Но почему-то я верю, что если вдруг… Нет, я не верю, я знаю. Они тоже будут подниматься. И стоять. И насмерть. Даже если будут при этом материться по-английски. Я не знаю, почему. Может быть, гены. Может – национальный характер. А может, просто потому что – Родина.