Кровавая история.

Было лето. И был стройотряд под странным для нас сегодняшних названием «Голубые дали». Тогда мы не чувствовали в этом подтекста, не задавались вопросами: кому они дали эти «голубые»? И, собственно, что они дали? Был восемьдесят третий год, для гомосексуалистов не было социальной почвы, как и для многих других явлений, а потому мы почти ничего и не знали о них… Но, сегодня не об этом. Мы были проводниками. То есть мы должны были ублажать всячески пассажиров скорого поезда номер 82 «Киев-Новосибирск». До сих пор для меня загадка, почему этот поезд назывался скорым. Он тащился по стране как старик-астматик, останавливаясь не только у столбов, но и просто у понравившихся кустов, озер и деревьев. Потому, за четверо суток рейса набегало такое время опоздания, что становилось страшно. Часов пятнадцать-восемнадцать мы привозили с собой в Новосибирск, после чего подметали вагоны и отправлялись в обратный путь. Приезд в Киев без опоздания на двадцать часов уже считался почти дурным тоном. Работа была не то чтобы тяжелая, просто иногда противная. Восемь суток не мыться пробовали когда-нибудь? Впрочем, и это не самое страшное. А вы знаете, что такое «проводницкое пирожное»? Думаю, не знаете. А ведь с него и началась эта история. Страшная и поучительная. Одна из многих историй, коим я был свидетелем во время того самого «трудового семестра» 1983 года.

Мы были книжными мальчиками-девочками. Откровенно говоря, многие и в стройотряд-то этот пошли ради возможности оторваться от родительской опеки. Эти самые «голубые дали» стали для нас школой, очень неплохой школой жизненного опыта. Опыт давался тяжело, а ведь когда тебе девятнадцать кажется, что ты уже все знаешь… «Что вы думаете об Ионеско – Не сказал бы что это прогрессивное явление в литературе…» Бред. Жизнь брала за загривок и окунала в самые, что ни на есть экскременты. Жизнь низвергала наши потребности вниз, туда, к элементарному – «хочу есть». Киевских запасов на весь рейс не хватало. Как-то так получалось, что уже к третьим суткам пути у большинства оставались только водка и чай из всего многообразия продуктов. Консервы вздувались от жары, сало портилось… Попытки пропитаться тем, что продавали в вокзальных киосках, приводили к печальным желудочно-кишечным последствиям, да и, положа руку на сердце, не было в этих киосках никакой нормальной жратвы… Тогда мы хорошо поняли, что это счастье - жить в Киеве. Вся огромная страна жила по талонам. Килограмм бутербродного масла… Интеллигентная женщина профессорского вида везла в Киев, в подарок сестре, которую не видела десять лет, килограмм бутербродного масла, добытый ею путем жутких унижений. Мой рассказ о том, что бутербродное масло, конечно же, трудно найти в Киеве, потому как навалом нормального сливочного, был воспринят как плохая фантастика. « Я доктор экономических наук, - сказала она .- Мне лучше знать». Уже тогда мы поняли, что бывают ситуации, когда деньги ничего не стоят. Зарабатывая на «зайцах» сотню, а то и больше в сутки, мы ничего не могли купить за эти деньги… Вагон-ресторан закрывался через день после выезда из Киева, потому как его персонал продавал все запасы продуктов сразу же после въезда в Россию. В общем, действительность нас окружала далеко не книжная… Да что там действительность, даже в редкие часы сна, нам снились отнюдь не обнаженные девушки, а бутерброды и родные киевские пирожки с ливером и гречкой по пять копеек. Ну и зрелище мы являли собой! Голодные, немытые, небритые, злые… Почти всегда выпившие, потому как водка-то была. Вот тогда-то мы и узнали, что заплесневелый кусочек хлеба, посыпанный сахаром, во-первых, вполне приличная закуска, а во-вторых, называется это блюдо издавна «проводницкое пирожное».

Это произошло ранним утром. В очередной раз поезд остановился в чистом поле, точнее, в какой-то низинке, окруженной лесом. Сколько мы простоим было неизвестно, тем паче была неизвестна причина остановки. Предрассветная природа, приготовившаяся к пробуждению, была настолько контрастна вагонному быту, что мы, вдвоем с напарником, открыли тяжелую вагонную дверь и, усевшись на откидную площадку, вдыхали чистый воздух, ежась от холодка. Прямо перед нами, в каких-то двадцати-тридцати метрах в довольно-таки большой луже плескались откормленные серые гуси… Надо сказать, что напарник мой, Гена, с которым я имел счастье учиться в одной группе, был человеком довольно странным, снискавшим в институтских кругах прозвище «тридцать три несчастья». С ним постоянно что-то приключалось, причем такое, что с нормальным человеком не произойдет и за сто лет. Чтобы долго не рассказывать о всех его доблестях, я упомяну лишь, что однажды, например, Гена по пути в институт умудрился наступить на воробья… С вами такое случалось когда-нибудь? Видимо от всех этих несчастий, валившихся на него, Гена был всегда философски настроен.
- Надо же, гуси, - произнес Гена, глядя куда-то вдаль, - вкусные, небось. Зная Гену, я сразу же понял (а кто бы не понял) к чему он клонит.
- Э, Паниковский, даже не думай, - сказал рассудительный я, - это ж уголовное дело…а с твоим фартом…
- Да знаю я, - огрызнулся напарник.
Посидели молча. Поезд стоял. Гуси плескались. Хотелось есть.
- А, была, не была, - закричал вдруг Гена, - стань на «стоп-кран»! С этими словами он сорвался с места и побежал в сторону лужи, на ходу стаскивая с себя стройотрядовскую куртку. После короткой схватки, Гена смог схватить гуся и, обмотав его курткой, побежал назад к поезду. Создавалось впечатление, что два институтских курса Гена проучился по специальности «Гусекрадство». Потный, грязный и мокрый, с гусем под мышкой, он ввалился в вагон и захлопнул дверь. Почти сразу вслед за этим поезд тронулся, унося нас от справедливого гнева хозяев гуся…
Продолжение следует...