Сей текст был найден мной на просторах бескрайней сети, где я уже и сам не помню, да простит меня автор, но минут 5-10 зажигательного смеха и хорошее настроене после прочтения вам обеспечены.

В начале 90-х эмигрирующие евреи – застенчиво улыбаясь - предложили нам с папой бассетхаунда Тафи. Суку. Даром. Мы посмотрели на них с горечью и негодованием: сваливают предатели, а четвероногого друга бросают! - и раскрыли бедняжке гостеприимные объятия, так как на ее щенках можно было наварить хорошие деньги.

Тафи оказалась могучей трехлетней хамкой – угрюмой, аутичной и прожорливой. Ни единой команды она не знала, а к рукоприкладству относилась философически.

Мы долго торговались, у кого из нас Тафи будет жить (у меня был ротвейлер, у отца – богемное прожигание жизни) – и, в конце концов, нашли отличный выход: поселили ее у бабушки, которой посулили обеспеченную старость.

Ранним утром (живем мы все рядом) папу разбудило бряцание медалей. Бабушка была при полном параде.

- У меня стаж – 53 года, - начала она с порога и извлекла из-под медных регалий удостоверение ветерана труда.

- … … … и здорова ли ты, мама?

Почти не путаясь в показаниях, бабушка донесла, что всю ночь провела на табуретке. Потому что накрахмаленную койку заняла собака – пока бабуля бегала до ветру. Услышав старческие причитания, Тафи потянулась и захрапела еще слаще. Забирайте, бубнила бабуля, у всех есть право на сон в горизонтальном положении.

В полдень Тафи переехала к папе.

Папа – человек нетребовательный и простой. Но гостям (и даже мне), ставя на плиту чайник, следует помнить, что носиком он должен быть повернут к окну, да. А хвататься лапами за его отполированные бока вовсе незачем – на то имеется ручка. Да и табачные крошки со стола надо не ладонью смахивать, а вон – к стене мини-пылесос приделан, на видном месте, для тупых.

И вот у человека и так изнемогающего под бременем аскезы появился лопоухий монстр с узким спектром несъедобного. Неторопливо двигая челюстями, Тафи превращала отцовскую квартиру в руины.

В ее ненасытной утробе исчезали ценные вещи – сигареты и окурки, притолки, пластиковые пакеты, ручки от антикварной мебели, содержимое мусорного ведра, содержимое всех кухонных шкафов, мыло, фотоальбомы, кожаные изделия, растительное масло вместе с бутылками, обувь и сборники стихов (меня занесло – у папы нет книг).

Когда Тафи раздувалась до размеров свернутого матраса и уже никак не могла есть, она принималась поднимать паркет и копать дыры в бетоне. Сидеть сложа руки было противно ее природе.

Как-то ушлая собака торопливо всосала палку сырокопченой колбасы в натуральной оболочке, каковую (оболочку) к нашему изумлению Тафи переварить не смогла. Наутро оболочка – целая и невредимая, но лишенная наполнителя - показалась с другой стороны Тафи. Была она какой-то нескончаемой и волочилась за бассетом по скверу.

Грубо ругаясь матом, папа щелкал садовыми ножницами под хвостом у собаки, отсекая поступающую оболочку, и – в рамках укрепления мотивации – представлял прекрасное далёко и жадно подсчитывал возможную выручку. Я беспокоилась, а вдруг он не поделится со мной своими денежками.

Вскоре основные действующие лица этой истории застряли целым УАЗиком в мокром черноземе – неподалеку от эпического города Лебедянь. Всё так же безостановочно матерясь, чистоплотный папа скинул бирюзовый костюм, надел футболку и юбку моей старшей сестры Алёны и принялся выталкивать бешено газующий микроавтобус из грязи.

Вскоре к УАЗику прильнули мы с сестрой и наша сухонькая бабуля. Победив чернозем за какой-то жалкий час, мы обнаружили, что исчезла Тафи.

- Да чтоб ей сдохнуть, - очень злобно сказал папа и снял юбку.

- Жалко животинку, пропадет здесь… всё же такие деньги, - покачала головой сердобольная бабушка, выглядящая после грязевого душа как старая негритянская шаманка.

Бассетхаунд, покрытый ровным слоем навоза, нашелся на пастбище. Тафи влачилась за теленком и басила: «Уаф-Уаф!!! Уаф-Уаф!!!», пока животное не опорожняло кишечник. Далее начинался скромный пир на одну персону, чуть позже – бассет сладострастно валялся в, так сказать, объедках и начинал крутить жалом в поисках нового поставщика.

- Твой отец ее убьет, - ужаснулась Алёна. – Я возьму Тафи себе. И 70% - мои.

Папа согласился не раздумывая. Вскоре король столичных бассетхаундов оплодотворил нашу курочку Рябу. Однако та оказалось шлюхой и удрала из дома на кхм… поиски оргазмов. Она зажигала в окрестностях улицы Просторная три дня, но Алёну к себе не подпускала. Сестра подманила Тафи на соседа с колбасой и избила.
Бесплодием собака не страдала и через 60 дней родила десяток самых разнообразных щенков. Плюс-минус бассетами были семеро. Всё равно – нормальные бабки, сказала Алёна. Остальных младенцев она утопила, фальшиво рыдая и приговаривая: бизнес есть бизнес. В мечтах она разрывалась между серебристой «Субару» и собольей курточкой.

Материнство усовершенствовало пищеварительный аппарат Тафи: молодая мама научилась есть тряпки и мех – покрывала, занавески, шапку Ленкиного мужа... Щенки поддерживали все ее деструктивные начинания и старались как можно больше гадить на паркет.

Папа, побывав в гостях у Алёны, отказался от своей доли. Да и она прекратила ломать голову, куда потратить денежки. Было очевидно: на ремонт того, что раньше было Алениным домом. Ей хотелось модный тогда ламинат.

А через полтора месяца Алену как подменили – она раздавала бассетов абсолютно даром и пьяной ночью открыла мне сердце:

- Марья, - говорила она. – Деньги – это фигня. Это не главное. У меня есть два желания – убить Тафи электрическим током, а потом оторвать входную дверь, положить ее на щенков и маршировать на ней под Михаила Муромова. А еще - я бы убила твоего отца.

Мы с папой строили козни в его штаб-квартире, когда в дверь нервно позвонили. В глазок мы никого не увидели. К дверной ручке была привязана невозмутимая Тафи с забинтованным лицом – и никакой объяснительной записки, как ни странно.

Мы тупо уставились друг на друга. Папа схватился за сердце и сказал довольно плохое слово. Меня замутило – очередь-то на бассета пришла моя. Я подумала о предательстве и побеге – не такой уж это грех, в конце концов.

- Ути-пути, какая лааапочка!– зажурчал немосковский голос. По лестнице спускалась молодая пара:

-А у нас в Челябинске таких собачек еще неееет… А что у нее с глазиком?

Папа прекратил умирать и медовым голосом сказал:

- Она упала. Хотите – подарю? Просто у меня еще есть… Денег заработаете – кучу. Берите – совершенно бесплатно.

Олухи присели в благодарном реверансе и в тот же день укатили делать бизнес. Или их взяли на небо живыми, не знаю дажэ. Нас, например, не взяли.

Состояние: сияющее