Быть просветлённым не очень сложно. Это почти то же самое, как быть влюблённым: никто не может сказать тебе, что ты влюблён, ты просто это знаешь.

Я помню об этом день напролёт с утра до вечера, просыпаясь в самых разных местах, тормоша себя и удивляясь, как в первый раз: Ouch! Да я же жив! Охохо!

Я, наверное, становлюсь другим, и как-то невовремя, да вроде бы совсем и не хотел, и даже ни к чему это, а вдруг я стану неприятным, совсем не таким, как ожидалось, что тогда? Тогда — ой. В такие тонкие моменты, когда непонятно, что там, боишься даже чихнуть, не то что улыбнуться, или не дай боже, сказать чего-нибудь такого, этакого.

Но я внезапно прихожу в себя, подтряхнутый трамваем, и недоумённо гляжу в змёрзшее дребезжащее стекло.

Я нахожу себя в нашей маленькой комнатушке, развязывающим чёрный шарф, который недавно научился обматывать вокруг шеи. Оказывается, так значительно теплее, чем по-мачистски небрежно накинуть его сзади, предоставив концам свободно болтаться спереди.

Я улыбаюсь украдкой, ловя себя снова, когда уже все в сборе, и свистит чайник, и клацают одновременно четыре мышки, а Галина Николаевна рассказывает очередные истории про своего младшего сынишку.

И не такими уж страшным кажется очередной выпуск рекламного периодического брошюрообразия Сибирской Ярмарки, и не так хочется поматерить, как всегда по-доброму, по-отечески конечно, всех дизигниров-студентов, которое ваяют такое чудо за зарплату в пять тысяч рублей в месяц на троих.

Что там, и наша неразлучная парочка менеджеров кажется уже не такой вредной, как обычно: Паша вдруг становится мудрым и небрежно роняющим тут и там глубокомысленные крылатые слова, а Саша кажется озорной болтуньей и совсем-совсем не стервочкой.

Я не знаю, что ответить, когда хмурый в понедельнишное утро печатник осведомляется, что же я вижу забавного такого в выведенных плёнках, а ведь их надо срочно, а ведь у него уже всё там стоит, и на монтажке уже ждут; а я в то время двумя пальцами, скользящими по плохо сполоснутой от фиксажа поверхности, тщетно пытаюсь совместить кресты.

Потому что целый день, с утра до вечера я помню, я нахожу себя, и вспоминаю про это в самые неожиданные моменты. И жуя бутерброды в обед, и привинчивая свеженький NEC-3520 к манагёрскому компу, и прогуливаясь по пустынным и прохладным заводским коридорам — улыбаюсь, но почти никто не видит, и совсем никто не знает, чему.

А я и сам себе боюсь признаться, и улыбаюсь, но всё-таки боюсь чихнуть, а то мало ли, как бы чего не вышло и не спугнуть, и вот вроде был трамвай с дребезжащими стёклами — и вот уже свистит дружище старый чайник, и горячий чай, Lipton, когда же эти сто пакетиков уже закончатся… Тыкаю ложечкой комочки сахара в хронически немытой и немоющейся дизайнерской кружке.

И если нет причин, чтобы петь — то совсем не предвидится их, чтобы грустить. Причин сгибать ложку нет — а есть ли ложка? — или это я сам… изгибаюсь в твоих глазах.





Current music: Tequilajazzz - Чёрная и белая

Весь этот замечательный и солнечный день от меня не отставала мысля, что 29 января чем-то знаменательно. Всё-таки вспомнил.

Дневнику ровно два года.

Сегодняшний день вышел долгожданным, особенным и знаменательным — и кто знает, не будет ли впоследствии 29 января вспоминаться как годовщина сразу двух значимых событий?…

Через три часа мне стукнет четверть века. Есть такая замученная фраза, что я никогда бы, мол, не поверил, что мне когда-то будет так много. Это, видать, буду уже не я. В этом смысле я был прав, так думая: ведь я уже не тот, каким был мальчик, который так думал.

Но когда же, когда именно он успел умереть? Когда именно родился тот, который сейчас?

Когда я был маленький, я очень боялся засыпать, потому что думал, что умираю; а наутро просыпается новый человек с моей памятью — но не я. Ведь неуловим миг засыпания, мгновение, между тем, когда ты осознаёшь себя, и моментом, когда ты вдруг обнаруживаешь себя в удивительных местах во сне или же просыпаешься утром, ничего не помня. Я научился отслеживать моменты засыпания с тех пор как обрёл некоторую силу в мире снов — и тем не менее, мне по-прежнему жутковато от того самого момента потери непрерывности сознания.

Всё-таки когда именно тот я превратился в этого? Ведь тот, он определённо умер, исчез, как и ещё несколько до него, и как исчезну я сегодняшний: также бесшумно, совершенно незаметно — как в неуловимый момент засыпания.

Жизнь — это непрерывное отслеживание своего сознания: всего, что вокруг него и внутри него. Смерть — бессознательное состояние, когда стихийная, посторонняя воля берёт верх над сознанием. Именно в этот момент нас нет. Жизнь есть постоянное сосредоточение и внимательность. Смерть есть рассеяное блуждание образов и мыслей.

Иногда кажется, будто большинство людей пребывают почти всё время именно в этом состоянии. Состоянии смерти. Издревле люди знали это состояние и боялись его, закрепив этот страх в ленендах о живых мертвецах; сказках, которые мы понимаем слишком буквально, в то самое время как это — ни что иное как предостережение.

Жить — значит понимать. Жить — значит вникать. Жить — значит держать себя за волосы.

Не-живой не принадлежит сам себе, он послушный раб хаотических ощущений, мыслей и желаний. Не-живые — удобный инструмент чужой воли. Слишком много разумного обитает в окружающей нас материи, и малая часть из них желает нам добра.

Враг не дремлет. Но бодрствующий камрад сильнее, потому что пребывает с Богом и не знает смерти.

Да будет тайная вечеря. Кто видит здесь пищу, что ж, ешьте: это тело моё. А кто чувствует жажду, пейте: это кровь моя. Бодрствуйте со мной в эту ночь, в ночь моего рождения.

Люди, которые играют в игры; игра, которая всегда идёт в одни ворота. В мои ворота. Или, постойте… или я чего-то не замечаю? Неужели и я иногда бью по мячу? Может быть; впрочем, вряд ли. А знаете, ведь в приступе человеконенавистинечства писать обличительные трактаты удивительно легко.

Люди которые играют в… правда, не знаю как и назвать. Да нет, конечно не в это, разве можно в неё играть? Люди играют в отношения какие-то что ли, но не в неё. Наверное, кого-то эта игра возбуждает, не всегда сильно, так хотя бы слегка, надоест — можно и приостановить на время.

Среди девушек моего возраста и страше почти невозможно найти не отравленных этой игрой. Да что там, кто младше — и те в пути на погибель и куда больше вреда им от сверстников, чем от старшего, но по-своему целомудренного. Если меня вдруг обвинят в педофилии (слово-то какое противное!) — то речь свою я начну именно так; а пока отбрехиваюсь только перед самим собой. Шутки — в сторону: по-своему, я тот же охотник. Был вред от моих пуль и всего такого, был; но считаю, что вред этот оправдан, потому что есть вещь страшнее — насилие над разумом, а вот в это я уже не играю.

Это похоже на тир. Охота и прицельная стрельба. А в основе — боязнь сближения. Как странно мы устроены! Боимся одиночества и близости боимся так же сильно! Нам по душе лишь лёгкое касание, лицемерная золотая середина. Не оттого ли любим этот старый милый ход с подпусканием поближе и внезапным отталкиванием? Не оттого ли славные камрады ищут девушку без лица идеальных форм, символ недосягаемой женственности; и молодые леди мечтают об абстрактном принце-мачо с низким баритоном и сильными руками? Он приезжает вечером, а уезжает рано утром; ему на войну или же на деловую встречу — не так важно; он предвосхищает свой визит представлениями, он оставляет на прощанье смутные воспоминания. Таковы наши высокие притязания, они — глинянные големы, а не живые люди.

Живые люди нам не нужны. У них болит голова, у них плохое настроение, их любовь непостоянна и подчинена Всемирному Ритму угасания-возрождения, но даже в моменты проявления — прояляется странно; люди не знают красивых слов и, бывает, говорят невпопад, они неуклюжи в движениях и не угадывают наши желания, они бывают злы и пошлы, грубы и насмешливы, у них бывают критические дни и состояния нестояния — они слабы, потому что они живые люди. У них странные оболочки и ещё более странные колодцы внутри, у нас нет времени туда лазить, да и слишком темно там.

Зачем нам живые люди? Ограничимся видимостью отношений. Мы придумаем лишь дюжину правил, и пусть пара из них будет ожидаемо нарушена — так даже интереснее. Мы будем флиртовать, мы будем намекать, строить глазки, развязно грубить и двусмысленно шутить: мы покажем нашу готовность к игре, и как пить дать обманем: потому что это игра.

Мы запишем в табличку плюсики и минусики, согласимся на компромисс и будем жить с полуприкрытыми глазами — как и раньше, такими же одинокими, но с иллюзией чего-то между.

Мне кажется иногда, что негде дохнуть. И я бы задохнулся, если бы не видел снов. Я бы сдох, если бы не юные глаза; маленькие, светлые глазки, ещё не увидевшие что такое

вылепленная примерными Красивыми Людьми. Расфуфыренная и разодетая в розовое. Тошнотворно вонючая, как ни одно из человеческих выделений. Блудница верхом на звере. Я говорю об игре в любовь.

Не просто прийти к тому, что мужчина и женщина — два человека, а не два Начала, и не путать яичницу с даром Божьим. Что они равны совершенно, хотя и разнятся в методах по сути своей физиологической природы. А это значит, что любовь — прежде всего дружба, дружба между двумя человеками: честность и близость, открытость и вмещение, терпение и бесстрашие. Остальное важно, очень важно, но вторично, как сахар в чае. «Учитель, так не лучше ли не класть сахар вовсе?» — «Кто может, не кладите».

Что могу сказать в своё оправдание? Да нечего, собственно… Я не жалею, что не хочу быть настоящим мачо. И прямота моя порой не к месту, и всё такое… Справлюсь. Лишь бы хватило меня на то, чтобы всё-таки быть достойным её, Той Самой. И если бы всё было чуть по-другому… Если бы мой отец был для меня примером мужественности, если бы я не был маменькиным сыночком и бабушкиным внучком, если бы был чуть смелее и настойчивее, чуть грубее, чуть мачистее, если бы не влюблялся я так искренне и глупо, если бы циничнее относился к всем тем милым и хорошим созданиям, которые навсегда остаются в моём сердце… И если бы не видел тех снов — кто знает, может быть, я бы и не видел ничего тогда.

Да, тогда бы не видел.

последние деньги трать, не бойся
будет ещё
теперь так будет всегда
будет больше, чем я обещал
зачем ты врёшь, будто ты отдала мне всё
я был один, ничего не хотел
не видел, не знал
какая ошибка: ты думала, это любовь
когда я ушёл, тебе стало проще мечтать
хотела убить мою жизнь — и это сбылось
но ночью ты плачешь, ты больше не можешь спокойно спать

мне не нужна твоя жизнь, не нужна твоя смерть
охотники — рядом
если будут стрелять — ты отвернись
чтобы не встретиться взглядом

Current music: Смысловые Галлюцинации - Охотники

Актёр из меня никакой: могу только самого себя играть. Если нужно из себя что-то изобразить, заказное особенно, а не спонтанное — тут я пас. Врать так толком и не научился: когда неправду говорю — это у меня на лбу написано. Теперь уже поздно учиться, наверное.

«Семнадцать мгновений весны» переписал. Кино хорошее, оказывается, очень напряжённое, хотя и в ритме неторопливом. Штирлиц, конечно, герой, пример даже. Это же так непросто, сохранять спокойствие и невозмутимость в любой ситуации… Истинный ариец. Нет, действительно, кино очень качественное.

Зырю.

Качественное… Стал говорить прямо, как друг мой А.Г. До двух ночи беседовали вот. Ловлю на мысли себя, что хочется спихнуть на него вину, за то, что меня так долго промурыжил. А ведь я мог в любой момент разговор закончить, так ведь и самому жгло в сто одиннадцатый раз безуспешно попытаться внушить ему мысль о неправильности людей… Куда там!… С ним я твёрдо усваиваю только одно: учиться сопротивляться чужому мнению. Пусть здравому и до боли правильному. Мутно всегда мне от бесед с моим лучшим другом. Шатается мировоззрение. С другой стороны, если бы не его сухая логика и критическое глумление — что бы со мной было? В какие ещё крайности подался бы ваш чёрно-белый оратор? Но верить его низведению в ноль моих жизненных идеалов — нет, нет, ни в коем слуаче, всё не так плохо, не могу быть я настолько неправ. Я прав, прав! Я же знаю это.

Трудно же оставаться при своём подчас.

Сон приснился эпохальный… Как будто я всесилен, как будто я всемогущ. Такое сочное ощущение, знаете… Потом опять высокие дома и глубокие подземелья. Яркое всё, живое, правдивое.

Сплю.

Скорей бы лето. Зима тоже хороша, и снится зима, а не лето, но всё-таки пустовато, лета охота. Страдаю от ненужной вещи, сказанной близкому человеку. Не то чтобы неправдивой или тем более плохой, но именно ненужной. Не пойму, почему так не по себе? Может, эта вещь и правда плохая?… Скорей бы лето уже.

Ищу ответы на вопросы, а сами-то вопросы уже давно забыты. Да, и такое бывает. Ищешь, а забываешь, чего собственно. Хочется забыть про правильные слова, про запятые и даже — святый ужас! — про точки над буковкой Ё. Просто писать, откровенно, от сердца, ну как в комментариях. Ведь в жизни-то я не красноречив, а как раз напротив. Вот как в жизни и хочется. И это несмотря на то, что мы с ним разные люди — я и он, который в жизни. А так хочется быть одним.




сверху — небо, снизу — тень
и по-прежнему не греет дым
солнцу вмешиваться лень
вот и птицы улетят за ним
и под каждым их крылом
ветер, посланный огнём
будет петь о перемене гнёзд
после долгого пути
им оставит всё
но кроме звёзд

то ли было, то ли нет
это дело предрассветных туч
бесполезный лунный свет
будет прятать в них свой сонный луч
он запутаться бы рад
в ста осях координат
и оставить надоевший пост
за обветренным стеклом
песни обо всём
но кроме звёзд

Current music: Tequilajazzz - Кроме звёзд

Именно сегодня, по православному обычаю, отмечается День Рождения одного из величайших людей. Человека, роль которого даже в обывательской жизни настолько велика, что, говоря о Рождестве, мы даже не упоминаем чьё оно — потому что и так понятно. Я уж не говорю о том, что принятое и поныне летоисчисление идёт с года его рождения.

Но какова роль Иисуса Христа в жизни нашей души? Мне знакомо то чувство величайшего принятия и благоговения, чувство самой сердечной любви и устремления к чему-то высшему — и я так понимаю, что искренние христиане испытывают такие чувства к Христу, избирая Его своим Учителем и Пастырем, находя в Нём средоточие своих самых лучших помыслов.

Именно, всем христианам, которые ещё не нашли окончательно своего Христа; всем ищущим свой Путь и Истину — предлагаю к прочтению одну из тех книг, которую считаю обязательной для всех. Я её прочитал довольно поздно, и не знаю, что было бы, окажись она у меня раньше; но и после прочтения многих философских трудов, после принятия Учения Махатм — эта книга оказала на меня просто ошеломляющее воздействие, прояснила многие моменты, и представила Учение Христа в новом, необычном виде, пусть суховатом и слегка приземлённом — но чистом от догм церквей и конфессий. Речь идёт о фундаментальном труде Льва Николаевича Толстого — «Соединение и перевод четырёх Евангелий». Нам открывается особенный, неповторимый облик Иисуса Христа и Его Учения.

Возвышенного и познавательного чтения нам, дорогие друзья, и с Рождеством!

Может быть, это случится послезавтра. Цветок от маленького семени взойдёт, пусть вначале неказистый, но набирающий силу. Как там? Посадить почки, воспитать жену и построить тёщу?…

Послезавтра закончатся все войны. Надежда оптимиста: не потому же, что некому будет воевать?

Послезавтра новый Президент скажет с экранов миллионов телевизоров: доброе утро, братья и сёстры! нелёгкий нам предстоит впереди путь, но мы вместе — а это главное. Мы — Россия, а это значит, что мы никого не боимся. Мы — Россия, а это значит, что на нас большая ответственность и почётная задача.

Послезавтра я наведу порядок в тумбочке под монитором.

Не иначе, как послезавтра на подъездах снова не будет железных дверей.

Послезавтра северное сияние больше не будет называться северным.

Послезавтра Чёрный Рыцарь снимет свой шлем и подставит бледное лицо обжигающему солнцу. Он, конечно, как никогда яро захочет сказать своё любимое водолейское «Я же говорил». Но он сдержится. В Водолее у него только Луна.

А Луна послезавтра случайно будет полной, и невзначай зависнет именно над тем местом, где Рыцарь Печального Образа встретит даму своего сердца Дульсинею. И будет пир, как в стародавние Шекспировские времена, и песни, и пляски, и трубадуры; Дон Кихот даже расскажет два бородатых анекдота, а Дульсинея будет смеяться, вот так: ХА-ХА-ХА! И на радостях Дон Кихот простит ветряным мельницам все их пригрешения, и будет мир.

ты знаешь, трудно любить
проще всего ненавидеть
жаль только, что приходится быть
тем, кем хотят тебя видеть

жаль только, что надо питать
силой своей чужие надежды
и постараться не заблевать
светлого чувства скупые одежды

Current music: Dolphin - Июнь

Бывает, знаете, такое, что к маленькой и вроде пустяковой загадке, остающейся тем не менее неразврешимой очень продолжительное время, вдруг находится ответ.

Долгие годы не мог понять, что за существо, встречающееся в разнообразных фэнтэзийных игрушках, имеющее вид змеи с перепончатыми крыльями, что-то вроде небольшого дракона и называющееся wyvern. Что-то созвучное каждый раз всплывало в памяти, что-то такое должно быть в русском языке, но никак не мог припомнить. Виверна? Вайвьёрн? Как-то не так, не по-нашему, но звучит похоже.

Сегодня я увидел это создание в игрушке ‘Total Annihilation: Kingdoms’ в русском переводе. Оно называлось химера.

Ну конечно же!…

С чем приходится сталкиваться начинающему философу, впервые оторвавшему свой взор от земной суеты и направившего его к небесам с вопросом о высшем смысле сущего? Коварный Враг не дремлет и у него на готове оружие, которым он и встречает новоиспечённого прозелита.


Ему, юному искателю, старательно внушается, будто бы путь мудрости состоит из сложных ритуалов, особых психологических техник, медитаций, сдобренных употреблением лёгких галлюциногенов и, по меньшей мере, десятка заповедей с дюжиной способов их толкования и разнообразных исключений, подтверждающих правило. Конечно, не будет верным отрицать, что мир устроен чрезвычайно сложным образом: взять хотя бы науку математики или астрономии. Но считать, что Духовный Путь — есть нечто очень особенное, предназначенное для узкого круга посвящённых?… Есть, конечно, особые науки и Высшее Знание именно сложнейших подробностей устройства космической Природы — и этим Знанием обладает довольно небольшое число людей. Всё же остальное — начиная от Фрейдовской психологии и Хаббардовской дианетики и заканчивая ритуальными песнопениями очередной единственно правоверной христианской секты — являет собой такое слабое подобие Истинного Знания, что вряд ли заслуживает столь ревностного к себе отношения.

Путь же развития духовности и культуры в себе самом — разве он может быть только для немногих? Разве он может быть чем-то сложным, чтобы только избранные могли похвастать тем, что они познают Неведомое и обретают контроль над Силами Природы, о которых имеют весьма мистически-туманное либо искажённое современной западной наукой представление? А как же быть в таком случае остальным?… Так, ощущая свою избранность и непохожесть на обывательскую посредственность, наш прозелит ищет учение, подобающее его уникальности — и находит одну из сект, какое бы научное либо мистическое название она ни носила. Но в подавляющем большинстве своём, это — погоня за вычурностью метода в сочетании с необременительной лёгкостью применения.

Истинный же путь самосовершенстования, наоборот, прост в понимании, но труден в приложении. Услышать и научиться действовать сообразно голосу совести, который подскажет лучший путь; постоянная борьба с самим собой, с теми частями, что от низшей природы, что сопротивляются переменам. Постоянное творчество, непрерывное стремление вперёд, неукротимое желание сделать себя и мир лучше, краше, светлее. Такими или же иными нехитрыми словами можно обозначить тот Путь, которым может идти любой: и повар, и столяр, и художник, и поэт — прилагая над самим собою постоянное усилие и чуткость к наиболее тонким движениям души.


Современный человек очень любит говорить о свободе. Но под словом свобода слишком часто понимаются прихоть и независимость: вожделенный философский камень в идеале, обладая которым получаешь власть делать что тебе заблагорассудится, не заботясь о последствиях. Иными словами, нас пытаются убедить, будто выбор наш широк, а последствия выбора — в руках судьбы, и всё равно мы не можем их всецело предвидеть.

Но человек вовсе не отчуждён от мира; напротив, он по своей сути сильно зависим: от родителей, которые его родили и воспитали; от идей, которыми его кормили с детства; от той среды, где он вырос; от обязательств родства и дружбы, которыми скреплён с другими людьми. Но самое главное, что Человек — сын планеты Земля и гражданин Космоса, дитя Природы и рождён с предназначением, каждый со своим уникальным — и является рабом и слугой своей большой цели, своей Путеводной Звезды. Разве можно назвать себя свободным, имея в виду независимость; или же иметь волю стать кем и чем угодно? Слово свобода нуждается в другом понимании, а именно, что она есть осознание своего предназначения, понимание всех нитей своей зависимости и смиренное служение тем силам, которые сделали Человека именно таким, каким он появился на свет. Выбор Человека довольно небольшой, но ответственность за последствия велика: не количество, но качество. Иначе можно сказать и так, что выбора нет; то есть выбор весь только между тем, чтобы следовать своему Пути, либо уклониться от него. Свобода есть осознанная необходимость. И в этом смысле Человек свободен.

Утро нового года… Хорошее утро. Яркое солнышко в белесом небе, и белый снег сверкает внизу. Слегка морозец. Как-то я и не обращал внимание, что давно зима: она была где-то рядом, но я её не видел; вернее, видел, но не замечал. Всё что-то отвлекало, работа да работа. А теперь — вот она, зима-то, прямо за окном.

Вот это правильное начало нового года. Я, наверное, ждал тысячу лет — или только одно лето?

С наступившим, что ли?… Вставайте, нас ждут великие дела!

Current music: Moby - Sunday