Петрович проснулся далеко за полдень. Чувствовал он себя сумрачно. В окно вваливался звук улюлюкающей автомашины. Ко всему прочему, настойчиво и хрипло назвякивал телефон. Вставать было нельзя, он знал, что если только сделает это - тут же умрёт. За стеной разговаривал телевизор.

В квартиру вошёл Сергеич. Он был при полном параде.
- Вставай, Петрович! Я пришёл! - заревел он шуточно, с трудом уцепившись за дверной косяк.
Петрович сделал ленивое шевеление телом, не открывая глаз.
- Не, брат, так не пойдёт! Я вот тут принёс, закусочки вот тоже...
Сергеич тряс за плечо лежавшего.
- А я вот, знаешь, на парад сходил. Сегодня же день такой, знаешь! Великий! День Победы, а?! - пытался он поделиться радостью с Петровичем. - Так хорошо! Так благочинно, уважительно! Слышишь, газеты вот даже бесплатно дают, с новостями тогдашнего 9 мая. Всюду мне почёт, понимаешь, всюду уважение!
Он пошёл в кухню, быстренько разложил на столе малую снедь, поставил бутылку. Петрович с трудом добрался до табуретки, рухнув на неё всем телом.
- Ну, давай, Петрович, по маленькой...
Выпили.
- Иду я вот, к примеру, по площади по этой, где ангел на колонне. Навстречу мне ребята. "А ты кто такой, понимаешь, где был, с кем воевал?" А я им и отвечаю - да тут, в Ленинграде, всю войну и воевал! Пока не контузило меня, пока не списали на берег, с батареи нашей. Медаль показываю. А они мне стакан в руки суют - пей, мол, батя. Спасибо, мол, тебе, отец! Эх, порадовали моё сердечко!
Петрович не отвечал. Он вспоминал сорок второй, позиции, на которых они с Сергеичем, тогдашним ещё Петькой, мёрзли, огромное 250-миллиметровое орудие и тяжелый гул крестовых бомбардировщиков.
- А ещё я по Невскому прошёл, вместе со всеми нашими. Люди кричат, цветы бросают. Знаешь, Лёшка, ведь не зря мы тогда воевали-то! Помнят ещё! - на глазах у Сергеича блеснула слеза. - Этот день Победыыыы порохом пропааааах! Это праздник со слезами на глазааааах! - затянул он нетрезвым голосом.

Сидели они до глубокой ночи