Доживаю последние часы зимы в компании Led Zeppelin. Переписал у А.Г. Я их раньше толком не слышал, но первые же аккорды песен показались совершенно знакомыми и известными — прямо-таки въевшимися в душу. Все эти песни, эти мелодии — они где-то постоянно повсюду, их наигрывают, их передирают, они стали классикой.

У меня не сказать что слишком хорошее отношение к истокам рока — скорее, терпимое, под настроение. Те же Deep Purple — действительно под настроение, или, тем более арт-рок вроде Mike Oldfield, King Crimson или Emerson, Lake And Palmer — это иногда, когда есть время и настроение именно послушать, вслушаться в долгую мысль композитора. Всё это какое-то чужаковатое: и восторженные Yes, и разные но узнаваемые Electric Light Orchestra, всё — но не Led Zeppelin, эти будто изнутри меня прямо поют, их монотонные мелодии каким-то особым образом переплетаются с частотами моего восприятия. Просто наслаждаюсь, короче. Как встреча с другом из прошлого воплощения: знакомишься с человеком, не помнишь его, но взаимопонимание устанавливается мгновенно; ощущение, будто бы кассету сняли с паузы и песня продолжает играть с того места, где её остановили в прошлый раз.

Вот мой обычный ритуал встречи весны: ровно в полночь открывается балкон и полосы свежего воздуха, и тучи с левого берега. Они наступают, а за ними, в лёгких кружевах, невидимая в тёмном небе — она, она самая.

…И бушующие пеной потоки воды сметают плотину — да, да!

Current music: Led Zeppelin - When The Levee Breaks

свет в окошке понарошку —
кто-то пошутил.
заведу, пожалуй, кошку,
господи прости.

пусть встречает у порога,
трётся да урчит.
будем вместе понемногу,
как его, влачить

бытиё своё смешное,
свой покой стеречь,
слушать звуки за стеною,
свет на кухне жечь.

Окна оттаяли. Наконец-то! Можно взглянуть, что там снаружи, находясь в тепле и уюте. А снаружи что? Темнота наступает всё позже и всё раньше светло. А сейчас уже темнота, конечно. Там огоньки разные, окна горят, дальше — фонари моста над рекой, самой замёрзшей поверхности не видно, но видны светлячки левого берега — окошки, яркие фонари, витрины. Прижаться бы к стеклу, да брезгливо: холодное. Остаётся дышать, и пятно от тёплого дыхания растёт не быстро, как в морозы, оно растёт лениво-медленно, а это значит, за окном не так уж холодно, в действительности.

Два дня на работе, Наташа — дизайнер — в отпуске, Галина Николаевна болеет, жена Сергея — Ирина — до трёх, как всегда, и вот мы с Сергеем одни в светлых сумерках. Поболел неделю — и вот, нате, уже всё чуть другое, сменили код на двери в цехе, и стало светло возвращаться с работы, да и после обеда солнце просачивается сквозь щели в картоне, которым забиты окна, чтобы не падал на откалиброванные мониторы прямой свет, а солнце протискивается сквозь жалюзи на незавешанном окне, струится по стене оранжевой зеброй. Тишина и умиротворение, и предчувствие весны. Скоро, скоро, воздух наполнится таящим снегом, звуки станут необъяснимо звонкими, и, наконец, будет слышно журчание, всемирное журчание многих-многих ручейков. Отодвинешь жалюзи, выглянешь в окно — а там вид на реку, почти как из дома, только всю реку видно, потому что ближе, с грохотом проезжают грузовики, индустриальный район, Фабричная: дымят какие-то трубы, застыли портовые краны силуэтами великанов в ослепляющем оранжевом свете, силуэты труб, складов, нелепых форм зданий, чьи архитекторы в последнюю очередь — или никакую вообще — заботились об эстетике.

Туалет на работе — место примечательное. Так хорошо наверное я не знаю подробностей отделки ни одного места. Конечно, он такой, какой и должна быть уборная завода: залепленное краской окно, мерцающая неоновая лампа на пожелтевшем потолке, свисающая лохмотьями извёстка, трубы, держащиеся, кажется, на одной изоленте. Вот в таких местах и помнишь все детали, все малейшие выщерблинки, отколовшийся уголок кафельной плитки, какая-то паутинка — мелкая былинка, колышащаяся от малейших движений воздуха — и эта былинка на том же самом месте весь тот год, что я здесь работаю и бог весть сколько она была здесь до меня. В иных помещениях пройдут три ремонта, а эта паутинка останется тут нетронутой.

Как же легко забываются наши маленькие уютные друзья: когда, бывает, сидишь в одном и том же месте по часу, в очереди, или на скучной лекции, или в военкомате, или на вокзале, или ещё в каком ожидании — и до того всматриваешься в какие-то пустяки на стенах, в какие-то мелочи обихода, до того вдумываешься над судьбой болтающейся изоленты на проводе или перебираешь образы-ассоциации какого-нибудь неяркого пятна в углу у потолка — что эти мелкие артефакты становятся родственниками и друзьями на время нашего пребывания. Но вот мы ушли — и забыли их, тех, кто занимал наши думы на протяжении часа, двух, трёх. Интересно, ощущают ли они, мелкие незапланированные детали помещений, себя как индивидуальность? Помнят ли нас, разглядывают ли сидящих и стоящих перед ними в ожидании? Скучают ли по нам?

Домой идти с работы светло, да. Солнце уже село, и город привычно одевается огоньками, и небо темнеет, и приобретает оно вечный красноватый оттенок. До сих пор не понимаю, отчего так происходит: то ли от оранжево-красного цвета фонарей, то ли ещё по каким причинам стоит над городом красноватая зарница. Пока холодно, но скоро, скоро уже теплота и гомон весенних сумерек — запахи свежести и дымных костров весны. Кажется, я научился любить это время года.

позабуду поговорки обречённых матерей
скипидарные задворки у мятежных площадей
где наградой за покорность будет свежая еда
на негнущихся коленях я ползу туда

там медведя с бубенцами ждут на празднике весны
там с весёлыми бабцами пляшут чудо-молодцы
там набитые желудки, водянистые глаза
на негнущихся коленях я ползу туда

там уроды — не уроды, каждый мыслит о былом
там гуляет воевода с юбилейным, бля, рублём
там немытыми руками гладят чистые сердца…
на негнущихся коленях я ползу туда



Current music: Чёрный Лукич - Позабуду поговорки (скачать, 2,5 Mb)

Эксперименты, факты, истина в последней инстанции… Фактов вообще не бывает, а уж здесь и подавно. Здесь всё кем-то выдумано… Всё это — чья-то идиотская выдумка, неужели вы не чувствуете? А вам, конечно, до зарезу нужно знать, чья. Да почему?… Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них заболит? Моя? У меня нет совести, у меня есть только нервы: обругает какая-нибудь сволочь — рана, другая сволочь похвалит — ещё рана. Душу вложишь, сердце своё вложишь — сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души — жрут мерзость!… Они же все поголовно грамотные. У них у всех сенсорное голодание. И все они клубятся вокруг — журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… И все требуют — давай, давай!… Какой из меня, к чёрту, писатель, если я ненавижу писать? Если для меня это мука, болезненное, постыдное занятие, что-то вроде выдавливания геморроя… Ведь я раньше думал, что от моих книг кто-то становится лучше… Да не нужен я никому! Я сдохну, а через два дня меня забудут и начнут жрать кого-нибудь другого… Ведь я думал переделать их, а переделали-то меня, по своему образу и подобию!… Раньше будущее было только продолжением настоящего, а все перемены маячили где-то там, за горизонтами. А теперь будущее слилось с настоящим… Разве они готовы к этому? Они же ничего не желают знать! Они только ЖРУТ!

Болел я тут. То есть и сейчас болею. Грипп. Два дня ничком. Сегодня вот вроде оклемалси, до компа добралси.

Глядь в зеркало — нет, ну там, конечно, нечто неузнаваемое, но я не о том — у меня белки глаз совсем белые стали! Страшненько даже. То есть чуть-чуть виднеются красные прожилки, но не слишком. Думал думу, с чего бы. Потом дошло: впервые за долгие годы я целых два дня не подходил к компу…

Так вот они какие, нормальные глазки-то!

Сегодня делал допечатку перекидного настольного календаря с детскими рисунками. Конечно, гораздо приятнее вертеть такие картинки, чем каких-нибудь там банковмосквы или росстрахов, которые повадились у нас печататься. Такая вот работа у меня: полёт мысли дизайнерской доводить до состояния прозаической печатаемости. Технический дизайнер я, или попросту допечатник.

Ну так вот. Одна картинка так понравилась, так тронула, что дай, думаю, сюда я её приделаю. Вот она:

Поймал себя за руку на том, что каждый день заглядываю в список ПЧ — не прибавилось ли кого? Или не убавилось, не дай боже?

При этом удаётся делать вид, что количество ПЧ и прочие рейтинги меня совершенно не интересуют.

Я открыл форточку, а там знаете что? Там весна. Узнаваемый оттенок свежести в движении холодного воздуха, намекающий на её, весны, скорый приход.

Я перелистываю мёртвые записи. Те строки, которые хранили свою магию в момент создания — и утеряли её во времени, оказавшись с короткоживущим запалом. Какой смысл писать поток сознания, текущих эмоций — то, что льётся легче лёгкого, мягко обретая словесную форму? Один смысл, может быть — только в стол, только сразу же стереть. Выплакался — постирай за собой жилетку.

Хочется сжать кулак и разрушить всю эту мертвечину, местами пованивающую, местами усохшую и скукожившуюся. Мёртвые сосуды, по которым уже не бежит кровь былой мысли, того вышнего, которое когда-то закладывалось. Кое-где виден след, след моего Господа, отпечаток Его ступни, и бережно сдуваю пылинки с редких словоформ, которые запечатлели то летящее Его движение над тёмной водой моих колодцев.

Я теперь изменился, и, наверное, эта, теперешняя метаморфоза — самая незаметная в моей жизни, тихо пришедшая и скромно но безапелляционно объявившая себя, подобная бархатной революции. Кем я стал? Или легче будет сказать, кем я был? А можно ли вообще это выразить… Даже не это важно, ведь и так всё видно, видно мне, а потом и другие заметят, кто хочет. А незаметно будет — так и не убудет от этого. Желание описать себя, то расплывчатыми прилагательными, то самодовольными существительными — это ли не крайность нарциссизма? Мы тут все помаленьку страдаем этим, десантники, в одиночку заброшенные в разрозненные квадраты электронных дневников.

А весна-то всё равно придёт, как ни крути. Хоть радуйся, хоть плачь — время идти не перестанет, только растянется или сожмётся, но то, что должно неизменно наступить — наступит в свой черёд. И всё что долго, пусть даже очень долго — всё конечно, предельно, и за укорачивающимся из года в год февралём наступит всё тот же изменчивый но узнаваемый март.

Больше всего бы я хотел в год назад, именно год, не раньше, не в перелесть тех недолгих единственно счастливых в жизни дней, нет; но в переполненное слезами время, когда боль достигала своих своих чёрных высот, и Враг не мигая смотрел в лицо. Там было путанно от незвестности будущего — этого, вот сегодняшнего, благополучного; но было ясно: вот Враг, а вот мы, или не мы даже — а я, один-одинёшенек воин в поле средь побеждённых трав. И Господь силён был на моей стороне, но Враг был силён так, что и свет Заступника был тускл для меня. И битва была великая на моём бездонном поле, и рвались кусты, и выкорчёвывались с корнями деревья, и пригибались травинки. Огромный океан электричества бушевал, молниями прогрызая моё маленькое небо. Но Бог мой был, и был Он со мною, и был Он за меня.

Теперь только тёплое кресло и клечатый плед. Отдых и сухие носки. Запах газет и зимнего дыма. И ни следа, ни намёка, что Бог мой был здесь когда-то. Ни ярких воспоминаний, ни острой боли… Наивный, я полагал, что Он оставил меня тогда, и я прихожу к пониманию этой ошибки только теперь, когда в наказание Он покинул меня именно сейчас, в благополучной и светлой пустоте.

И я, признавая себя трижды долговязым и невозмутимым домоседом, всё же, рискуя прослыть надменным шутником, заявлю: мой Бог — Бог войны, и крови хочу, кипящей крови Его пламенной в тускнеющих своих жилах.

Ах, Отец, зачем же Ты меня оставил?

как окно
в тёмный зал
фараона
глаза
словно плен
цепких рук
одиночества
круг

только смех
смех жрецов
как песок
бьёт в лицо
если так — кровь, остынь
город мой
стань пустым

Current music: Пикник - Кровь, остынь (Фараон)

Перешёл на РОЛ. Вернее, мы с А.Г. перешли, взяв месячный пакет (20 RU) на двоих. Он — ночью, я — утром, дневные часы — пополам.

А потому что дорого через моего прежнего Синора лазить, дорого и не работает. Надоел. А служил верой и правдой с самого-самого начала, когда первый момед на 33600 занял свой ISA-слот в моём уже не помню каком тогда компе.

В связи с этим объявляю, что Синоровский ящик [email]box01@sibmail.ru[/email] обречён на скорое закрытие, потому что, во-первых на него добраться через РОЛ нельзя, а во-вторых спам. Завёл ящик на Яндексе на пробу, нравится мне, всё, что Артемий Лебедев и К° делают. Схема защиты от спама понравилась; вернее схема защиты от защиты от спама . То есть чтобы антиспамовый фильтр не загрёб лишнего, просто вносим то, что действительно нужно в белый список. Остальное подозрительное остаётся на сервере и не скачивается. Можно потом просмотреть через веб-интерфейс. Короче, поработаем — посмотрим, хорошо ли мне там.

Адрес на Яндексе: [EMAIL]elvin-the-north-elf@yandex.ru[/EMAIL]. Пишите теперь сюда, те немногие, кто писал.

box01 просуществует некоторое время, пока я не пропишу новый везде. Лучше туда не слать.

Под понятием «общее благо» я не имею в виду довольство совокупности людей.

Правду не надо искать; Бога — тоже.

То, во что ты веришь — и есть частица правды.

Искать надо от правды и от Бога.

Не могу осмыслить понятие «искренне заблуждаться».

Искренне можно верить в свою часть Истины, не видя других частей.

Вместить больше Её крупиц — и есть расширение сознания.

Нести свою крупицу — значит нести свой столп Общего Блага.