Когда человеку тяжело, как иногда трудно войти в его положение и понять его состояние. Наши садистские причуды, когда мы озлоблены, устали и всё опаршивело, не знают меры и пугают отчуждённой изощрённостью, достойной самых заклятых врагов. Трудно понять, что, когда ты на пределе, любая неосторожная фраза вызывает к жизни бурлящий котёл самых забытых страстей. Как в такой момент хочется иметь того, кто выслушает - а значит стерпит всё, до конца, пока не выльешь из себя всю грязь.

И в такой момент, когда любимому плохо, мазохизм - это радость. Приятное ощущение, что ты принимаешь чужую боль и облегчаешь её. Принимаешь и упрёки в свой адрес - вполне справедливые, и огорчение, и пересыщенность круговертью обденности - всё это разом, переплетёное в тугой комок... Это приятно, потому что, когда тебе бывает плохо, твой любимый тоже приходит к тебе на помощь.

И тогда солнце, казавшееся обледенелым белым карликом, как ни в чем не бывало зажигается на полную мощь и закидыват былые тучи далеко за грань Горизонта.

Когда несправедливо обидел... Когда всё не так... Садизм-мазохизм становится взаимовыручкой и формой любви. Быть может, это и есть лучшее применение этих двух понятий, которые, как две половинки одного действа, есть единое целое.

она делает меня прозрачным
таким же как она сама
она делает меня прозрачным
моими красками рисуя себя
она берет из рук моих вишни
и давит на губы сок
чтобы кто-то другой кто-то лишний
в темноте различить их смог

она делает меня прозрачным
растворяясь в моих глазах
воруя частички света
в моих случайных слезах
она делает меня прозрачным
таким же как дождь октября
и я капаю тихо и мрачно
по яркой листве шелестя

она смотрит на меня со скукой
как будто в пустое окно
упиваясь прозрачной разлукой
прозрачной лишь для неё


Current music: Мишины дельфины - Прозрачная

Уаслотсть пкодрадеывсатя нзааемтно. Нтасасло вермя пейерти на втнуренинй ржием эеногрсебрежнеия, кротыой беудт акатулен на птрояежини бишйжалих шсети меяцесв.

Пока сонва не наупитст весна.

Иогдна не зшнаеь сиовх прелдеов, даже счейас, лкего чатиая совшнеерно нпеоянтыне пьисемна — понишаемь, чт ное всё так прсото в эотй маьлекной косоятнй коорбке, наыкортй капюошном. Хоесчтя снвоа стать мкаьенлим и нетаезнмым, спятатрь в саымй глуохй крмаан свюо с таким трдоум наклнопеную силу. Зтаыбь про люобвь, заыбть про слнцое. Птисаь неуныныже тектсы, гвиортоь лшиине солва и птеь тихие и грнусыте пснеи... Реквием по метче.

Пртосо ваыпл пвыерй снег.

 

Он повсюду: нигде не начинается и никогда не кончается. Он размочил звуки в убывающем тумане. Он задержал падающие тучи у самой земли, когда они были уже готовы разбиться вдребезги и разбудить солнце. Но солнце всё ещё дремало. Что же ты не спишь?

Вглядываешься в его далекие мутные глаза. Он то вскрикнет предрассветной птицей, то скрипнет вдалеке ржавой железякой, то крикнет отзвуком эха.

Ты можешь долго идти к нему, можешь брести или же бежать - он не станет ни ближе, ни дальше. Не сможешь к нему прикоснуться, измерить приборами, внести в таблицы, но точно знаешь, что он есть.

Он дарит тебе Бесконечность, потому что сам он всеобъемлющ и включает всю видимость - все 180° обзора на вымышленной плосоксти, которая является на самом деле частью поверхности шара.

И ты понимаешь его, принимаешь его дар. Потом, поговорив с ним досыта, разгоняешь туман и будишь солнце.

Огненная колесница, радостно покинув его плен, выпрыгивает из-за его недосягаемой линии. И тогда Горизонт чуть отступает, оставляя простор для твоего нового дня.

И мир упал, мир рухнул, замёрз и перевернулся. Огарок солнца оставил на окне белый прозрачный пепел. Ты беспорядочно водил пальцем по стеклу, новыми кругами спирали наверстывая диковинный узор; иней, в конце концов, исчез совсем, превратившись в холодные капли.

Тоска. Огромным серым полотном перекатилась через четыре десятка тысяч километров к ногам твоей принцессы — такой близкой и такой любящей. Она держала край ткани и была уверена, что за сорока тысячами километров вдаль её принц крепко держит её сквозь немыслимые расстояния. Она дышала на холодное стекло и ловила последние отблески осеннего светила. И её возлюбленный страдал так же, как и она, и готов был отдать свою корону только за то, чтобы знать, где его вечная принцесса, в какой стороне света искать её: на западе иль на востоке…

Она сдерживала слёзы, она отдавалась ритмам капельных наушников, лишённых высоких частот, она украдкой наблюдала за юношей, в котором видела отражение своего возлюбленного. Но он был холоден, как позавчерашняя кока-кола из холодильника, пресная и безгазная.

Вы стояли спинами друг к другу и вглядывались в хмурый и пыльный горизонт: ты - на восток, она - на запад. Не мелькнет ли милый образ?… Осенняя листва билась о ваши ноги — это я тревожил вас; ледяной ветер трепал ваши волосы — это я шептал каждому, только одно слово…

 

Строчки, вытекающие на пиксельные просторы, отдают грустью и безысходностью; источают суицидальные ароматы и наркотические бредни – а не хотелось бы.
Ты не голодаешь; но напротив, твоя жажда утоляется. Почему же написанное желает восприниматься именно под кислым кетчупом?
Долой рассуждения: пусть читатель видит то, что хочет видеть. Ты должен бы быть ему благодарен, приятель... Но я-то знаю, не такой ты простой кекс. У кексов есть слои, но людоеды – не кексы. Скорее, ты как лук – он становится сладковатым тогда, когда его распробуешь.

Не сожалей об обглоданных косточках камрадов, кто лезущих указующим пальцем тебе в рот. Чего полез? Ведь невкусный же, честное слово!

Рукопожатие – это когда мы протягиваем друг другу руки.

Рукопожатие – хитрая штука.

Рукопожатие невозможно совершить стремлением только одной стороны, сколь сильным бы оно не было: если только ты протянешь руку или только я протяну – рукопожатия не будет.

Быть вместе – как рукопожатие.

 

Смирился с судьбой? Ну уж нет…

Просто помирился.

По выжженой тропинке к спелым колосьям...

Нечему научить, нечего написать.

Нитка, стебелёк травы.
То же и протяжённость жизни.

Иногда просто хочется выразить, не заботясь о том, как это будет выглядеть. Ты не бойся. Кому дан, сигнал долетит.

Всё белое.

Ты сидишь за столом, уткнувшись правой щекой в скатерть. Всё белое, давай добавим немного ярко-фиолетового, почти сиреневого. Запах сирени? Нет. Запах яблок, яблочный запах, яблочный вкус на губах. Всё белое.

Августовский ветер слегка колышит уголок чистой скатерти. Почти чистой. Пустой стакан, в котором был сок, сохранил только запах – и оставил маленький мокрый кружочек на поверхности стола. Звук "сссс", да, именно такой, далекий и ненавязчивый, но именно тот звук. Пожалуй, добавим ещё жёлтый оттенок, совсем немного, а белый пусть доминирует. Ведь сегодня Яблочный День.

Ты растешь назад. Ты долго ждал меня; но поверь, я ждал этого момента дольше. Теперь мы здесь. Где-то вдалеке, за белизной, холст неба смыкается с землёй; там огромный луг с короткой травой, там белые дома и безлюдные узкие дорожки, там есть другие цвета: зелёный, голубой... Я отдаю тебе всё.

...Я отдаю тебе всё. Всё, что принадлежит тебе; не держу больше. Ты грустил – я горевал, ты плакал – я убивался, ты звал меня, но я был лишь размытым пятном, иллюзорной абстракцией, я тянул к тебе руки – но ты, не веря, отворачивался.

Так верь в меня, потому что я верю в тебя, мой ребенок. Ты растёшь назад, становишься всё младше. Пальцы правой руки прикоснулись к донышку стакана, фиолетовая пчела присела на краешек и попраивла усики; твоя левая рука соскользнула со стола и упала на колено. Ты отбросил всё чужое, и готов остаться с тем, что действительно твоё. Я слышу, как бьётся твоё сердце, всё медленнее, но настойчивее. Остановилось; ты пересёк границу.

Когда-то ты был скован страхом, но ты победил его, помнишь? Как Люк Скайвокер, волшебным мечом с виртуальным лезвием. Ты победитель перед собой, а уж передо мной тем более; этот мир что-нибудь да значит, да? Видишь, как много он значит? Подвиг второй: и ты уже видишь свои настоящие руки. Значит, ты приближаешься ко мне, сын: ты готов сказать что-то миру, а мир готов тебя приютить.

Слово смерть для тебя всегда равнялось слову жизнь; и вместе они равнялись всему, что у тебя есть: белым зданиям, ровным дорожкам, свистящему звуку, белой скатерти и блюдцу с яблоками. А это значит, что смерть – просто выдумка того, кого ты победил, и чьё имя никогда больше не прозвучит в твоём доме. Есть только жизнь.

Оживи теперь и восстань!

Пчелка вспорхнула с ободка стакана и тишина дрогнула. Серце забилось, отсчитывая Сердечные Секунды, единственное, чем меряется эта жизнь: то становясь быстрее, то, в самые ясные минуты, замедляясь до тишины. Ты поднимаешь голову, и в первый раз смотришь на меня этими глазами. Может быть, скоро ты научишься улыбаться. Да, это мы; в самом деле мы, сынок. Ты хорошо видишь в ярком свете.

Всё – ярко-белое с сиреневым и немного желтоватое.

Ты радуешься – я ликую, ты улыбаешься – я торжествую, ты делаешь шаг – мы побеждаем.

Позови меня, когда отдохнёшь и наберёшься сил: займёмся архитектурой; а пока – возьми лист бумаги и медленно обведи контур ладони фломастером. Я сделаю то же, а это значит, что мы пожимаем друг другу руки.

Как у вас говорят, когда уходят? Да, я неторопливо сваливаю, и только белый свет и тихий свистящий звук – моё имя – напоминает о том, что, как и прежде, мы снова вместе, моё возлюбленное чадо и мой верный друг.

Лёгкий аромат яблок.

Всё белое.

Current music: Dolphin - Утро