Проникая в женщину, он внедряется в неё самым простым и естественным образом, не выставляя напоказ ни свою мастеровитость, ни притянутые за волосы ласки, он проскальзывает к ней под кожу и следует токам, разносящим кровяные и лимфатические флюиды, пока не займёт всё место, так что рука этой женщины становится перчаткой для его руки, её череп – его каской, а его дыхание вздымает её грудь. Единственно за что он переживает, если слишком мелкая для него женщина разлетится вдребезги или разорвётся помедленнее, оставив его один на один со значительными осложнениями и возвращая в исходное одиночество, в пограничные ситуации между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью, между болью и радостью, между дилетантством и профессионализмом, между красотой и уродством, между милосердием и жестокостью. Кажущаяся простота этих приевшихся клише ставит в тупик и призывает тебя к философским рассуждениям со свойственностью неординарного мыслителя тонко балансировать на грани искренности и скепсиса, а тем временем они снова выходят сюда и покрывают собой побережье, они выплывают на берег, словно множество крохотных лакированных туфелек, которые способны ходить, но, не умея плавать, никогда не вернутся с трагического купания, эти красивые разноцветные юбчонки медуз их выдвигают вперёд на гладко одетые манифесты, их расчленнёность выдвигают, по ухабам, кустам и траншеям и распухшие животы и диспропорциональность на лице, ведь самые важные и значительные мысли, откровения являются на свет голыми, без словесной оболочки и найти для них слова - особое, очень трудное дело, целое искусство и я иногда думаю а всё ли для меня важно в этой жизни или, наверное, присутствует в ней всё-таки что-то такое, что должно представляться мне совсем мелким, незначительным, ничтожным, не достойным внимания, любопытства, отвращения, ненависти, страха, любви и даже банальной доброжелательности, а вот и менеджеры в пиджачках вышли и проблема движения в никуда, без цели, поднятая когда-то Паскалем, Киркегором и Ницше, становится необычайно актуальной и шуршанием и шелестом застигнуты они были, когда у тебя в глазах тишина и червяки выступают на коже однородностью контуров, идеальным пространством, основанным на синтезе и протезировании, ведь это пространство неоспоримое, согласованное, синхронное, совершенное - всё это представляет мир абсолютно неприемлемый, поэтому тебе не нравится, когда всё вот так и происходит, тебя же никто вовремя не схватил и не удержал, а теперь уже слишком поздно и глина из которой ты слеплен, высохла и затвердела, и уже ничто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта или поэта, или астронома, который быть может жил в тебе когда-то, ты читаешь и поводишь бочком, бочком так и лоб хмуришь как будто поставили по среди комнаты шкаф и одной ногой ты хочешь перепрыгнуть, одной голой ногой вперёд вправо согнутой перепрыгнуть, чтобы обойти пакет за углом как богемское стекло или геральдические щиты незаметно перед дворцом культуры напротив клиники, чтобы расстаться, ведь о таком паскудстве предупреждали тебя, о таком скотстве, когда она стояла перед бюстом римского императора, или вернее с тем, что осталось от его мрачного лица, разрушенного временем и вся такая молодая и внешне привлекательная, она запихивала руку себе под юбку, основательно, будто вбивала её, а потом, уже выпростав руку, одухотворённо нюхала свои влажные, скользкие пальцы и раскидывала она ноги, чтоб лоскуток её трусиков показался как Шлимана раскопки Трои или персидский суфизм, но ведь и сам Дон Жуан чаще расстёгивал ширинку, чтобы помочиться.

– Ты в шахматы умеешь? – вкрадчиво спросил Лужин
и, высвободив голову, приятно потерся щекой
об её васильковый шелковый рукав.
– Лучше в дураки, – сказала она рассеянно.
Где-то хлопнула дверь. Она поморщилась и,
повернув лицо в сторону звука, прислушалась.
– Нет, я хочу в шахматы, – сказал Лужин.

... Лужин готовился к берлинскому турниру с определенной мыслью
найти лучшую защиту против сложного дебюта итальянца Турати,
самого страшного из будущих участников турнира.
Этот игрок, представитель новейшего течения в шахматах,
открывал партию фланговыми выступлениями,
не занимая пешками середины доски,
но опаснейшим образом влияя на центр с боков.
Брезгуя благоразумным уютом рокировки,
он стремился создать самые неожиданные,
самые причудливые соотношения фигур.

... в огненном просвете Лужин увидел что-то нестерпимо страшное,
он понял ужас шахматных бездн, в которые погружался,
и невольно взглянул опять на доску, и мысль его поникла
от еще никогда не испытанной усталости.
Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его.
В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония,
ибо что есть в мире, кроме шахмат?

© Владимир Набоков
"Защита Лужина"


Дебют. Разыграть дебют. Начать. Поиск вариантов. Как начать. Не торопиться. Спокойно. Просчитать. Проследить. Высчитать. Продумать. Защита Каро-Канн. 4. Кd7 Вариант Стейница. 4. ...Kf6 5.Kxf6 gxf6 Вариант Бронштейна-Ларсена. Вариант Брейера. Вариант 2.d3. Вариант Спилмена 3.Фf3. Вариант 4. ...Kf6 5.Kxf6 exf6 6.Cc4… ни крутой гривы коня, ни лоснящихся головок пешек… Другие варианты. Защита Каро-Маси. 1.е4 е6 Французская защита. 1.e4 e6 2.Кf3 d5 3.e5 c5 4.b4. Вариант Алапина. Вариант Винавера. Ещё варианты. Ферзевый гамбит. Система Рогозина. Защита Грюнфельда. d4 Kf6 2.c4 g6 3.g3 d5 Защита Кемери. Голландская защита. Вариант Стоневаль… квадрат занят определенной сосредоточенной силой, движение фигуры представляется мне как разряд, как удар, как молния. А если нет? Одним ходом и отрезать все другие варианты. Думай, думай голова, думай, я тебя прошу. Староиндийская защита. Вариант Авербаха. Вариант Земиша. Разменный вариант. Ещё варианты, мало вариантов, ещё. Лондонская система. 1. c4 c5 Английское начало. 1.e4 e5 2.Kf3 f6 Защита Домиано. Защита Бенони. 1.е4 Кf6 Защита Алёхина. Или 1.e4 Kc6 Защита Нимцовича. Система Рубинштейна. Вариант Кмоха 4.f3. Защита Пирца-Уфимцева. Защита Чигорина. Перебирать, перебирать варианты, думать, иметь дело со зримыми, слышимыми, осязаемыми фигурами, которые всегда кажутся грубой, земной оболочкой прелестных, незримых шахматных сил. Испанка. Вариант Коцио. Вариант Смыслова. Вариант Зайцева. Система Яниша 3...f5. Нет, не то. Сициалиночка. 1.e4 c5. Вариант Дракона. Шевенингенский вариант. Вариант Полугаевского. Больше, больше вариантов. Вариант Россолимо. Вариант Рихтера 1.d4 d5 2.Kc3 Kf6 3.Cg5. Каждый ход разветвляется подобно реке, и каждый рукав надобно проследить до конца, прежде, чем возвратиться к главному руслу. Дебют Берда. 1.Kf3 d5. 2.d4 Kf6 3.c4 Дебют Рети. Гамбит Блэкмара-Димера. Контргамбит Фалькбеера. Гамбит Фрома. Контргамбит Альбина. Или 1.d4 d6 2.c4 e5 и 1.d4 d6 2.Kf3 Cg4… Ещё, ещё, ещё! Кто сказал, что бесполезно биться головой об стену! Надо начинать, надо сделать ход! Пешечная цепь. Увидеть слабости. Не дать преимущества. Перехватить инициативу! Закрытая позиция. Холодная война. Избежать столкновения. Сделать тихий ход. Ладья f8 – e8. Слон d3 – e2. Передвинуть фигуру всего на одну клетку. Манёвр. Затаиться. Мутить воду. Скрыть свои замыслы. Спрятаться. Выжидать. Укреплять позицию. Просто тихий ход. Монументальная стратегия Ботвинника. Не протолкнуть. Тесно. Глухо. Закрытая позиция. Что это было? Ошибка?! А может это ловушка? Он приготовил мне ловушку. Нельзя брать пешку. Он закинул мне удочку. Ещё варианты. Он ждёт. Опасно. Этого делать нельзя. Слабое поле. Надо на d5 конём. Лошадью ходи! Запустить коня. Взять центр доски. Или провести атаку с фланга. Захватить диагональ. Вскрыть позицию. Мгновения ничтожны. Бесконечность пустоты. Ещё варианты. Мало вариантов. Думай голова, думай! Ускоренное фианкетто. Каждый ход и ветвление. Ветвление вариантов. Поливариантность. Бифуркация. Лабиринты. Что такое? Почему на ферзевом фланге? Отсюда. Отсюда смотреть. Опять тихий ход. Ещё варианты, больше вариантов! Варианты атаки. Атака Пегателло. Атака Нимцовича. Прорыв и снова ветвление. Атака Маршала. Атака Рихтера. Ещё варианты, ещё! Атака Стоневаль. Танго коней. Атака Торре. Фортисиммо. Вариант Тракслера. Ещё! Ещё! Атака Тромповского. Не то, всё не то. Где же выход? Если это был не выход, где же выход? Душно. Фигуры задыхаются. Некуда ходить. Тяжёлая позиция. Взрывоопасно. Надо сделать ход. Надо продолжать. Это я знаю. Да. Это я чувствую. Здесь и сейчас. Осторожно! Вскрыть позицию. Надо вскрыть позицию. Отдать качество. Выиграть темп. Мне нужен лишний темп. Он не успеет на один ход. Не успевает. Взломать защиту. Снести прикрытие короля. Ещё варианты! Не дать проникнуть в тыл. Не пустить. Захватить поле. Это плацдарм. Это важно. Это ключевой момент в позиции. Переправить коня. Уйти от размена. Избежать. Отход через пять ходов. Форточка. Он сделал форточку. Он ослабил позицию. Он отдал мне это поле. Диагональ моя. Надо вывести слона. И вскрыть позицию. Дальнобойность всё решит. И снова тихий ход. Надо заманить. Заманить его на крышу и убрать лестницу. Больше вариантов, больше! Король h8. Зачем? Нет, не годится. Сделать прорыв в центре. Но почему здесь? Ещё один квадрат. Пробовать в другом месте. Хватать в другом месте. Динамика, где динамика? Пространство, чтоб развернуться. Чтоб фигуры ожили. Тесно. Миттельшпиль. Пора. Сделать жертву. И вскрыть позицию. Тогда вертикали открыты. И туда. В тыл к нему ворваться ладьями. Надо продолжать. Значит, я буду продолжать. Странно. Очень всё странно. Пешки замерли. Намертво. Это всё. Молчание. Туман надежд. Похороны вариантов. Надо заставить. Продвижение. На одно поле вперёд. Всего на одно поле. И тогда начнётся. Решено. Движется стрелка часов. Не попасть бы в цейтнот. Не думать сейчас об этом. Сосредоточиться за доской. Поле пропадает. Уходит. Он уже там. Вот-вот доберётся. Какой он дерзкий! Отход. И снова тишина. И снова манёвры. Ботвинник. Где Ботвинник? Это стратегия. Теперь с этого фланга. Хорошо. Ещё варианты. Ещё. А что если вот сюда. Нет, сложно. Слишком сложно. Размен, а потом ферзём. И вечный шах. Не то. Совсем не то. Или комбинация всё решит. Нельзя торопиться. Сейчас нужно спокойствие. Отсюда ему не уйти. Вынудить. Вынудить его сделать этот ход! Загнать в клетку ферзя. Теснить фигурами. Окружить с королевского фланга. Устроить загон. Очень хорошо. А теперь прострелить. Прострел слоном по открытой диагонали. Контролировать позицию. Вот так. Укрепиться. Шаг за шагом. И конём ударить по центральной пешке. Жертва. Грядёт ещё одна. Размен. Ещё размен. Вскрыть позицию. Пошла тема! Прорыв блокады. Верденская мясорубка. Трещина в позиции. Вертикаль открыта. У меня получилось. Всё. Фигуры ожили. Вот она динамика. Прострел по вертикали. Прострел по диагонали. Вперёд. Вот она дальнобойность. Вскрытый шах. Комбинация. Меня не остановить. Ладьёй туда. Ворваться. И готовить вторую. Здравствуй, долгожданная горизонталь! Пара ладей работает в связке. Бомба. Ещё одна. Уничтожить пешечную структуру. Сломать прикрытие его короля. Ударить. Порвать. Схавать. Раздавить. Растоптать. Выстрелила тяжёлая артиллерия. Страшная сила агрессивных фигур. Ожили. Динамика. Не удержать. Это всё. Это победа. Бешенный Михаил Таль. Атака на короля. Матовая сетка. Партия, гроссмейстер. Партия!

Может, ты и в самом деле – неподвижное, собранное
и распростёртое по пространству присутствие той,
возможной, бесконечной боли,
что заключена в одной единственной мысли?
© Морис Бланшо
"Последний человек"


Я говорю о делах, казалось бы, ничтожных и оставляю в стороне события общественные. События же эти были необычайной важности и что ни день постоянно меня захватывали. Но сегодня они – перегной, мертва их история и мертвы те часы и та жизнь, которым случилось тогда быть моими. Я терзаюсь вопросом "почему?" я делаю такие вещи. Почему из-за меня? Откуда я взял? Бесконечно проблематичный порыв, осуждаемый днём как неоправданное безумие, либо как искушение чрезмерностью. Для дня сошествие в преисподнюю порыв к тщете глубин - уже излишество. Само желание счастливой жизни в прекрасной ясности дня принесены в жертву одной единственной заботе: разглядеть в ночи то, что ночью скрывается, - иную ночь, являемое сокрытие. Это даже не мода, которая нацелена на подчёркивание необычного, ибо перечёркивает её. Однако эта выработка закономерности, попытка сделать невидимое зримым не выходит за пределы текста и думать иначе было бы иллюзией. В этом противоречии кроются и сущность письма, и тяготы опыта, и прыжок вдохновения, когда читателем спокойно расшифровывается тезис Барта о сближении языка и телесных практик. Это уникальный, удивительный процесс происходит здесь и сейчас. Процесс твоего мыслительного взаимодействия вот с этим текстом. Меня как автора в этом процессе не существует. Есть только ты, как читатель и текст, как набор и структура символов. И этот текст живёт своей жизнью, а я? Я всё никак не могу понять, воспринимаю я себя всерьёз или нет. Все ощущения выплёскиваются сами из себя и стекаются разрушенными, упразднёнными к тому из них, которое меня лепит, меня создаёт и разрушает, заставляет меня при полном отсутствии ощущений до жути ощущать под формой ничто собственную реальность. Мне порой мыслится, что если я забуду эту иллюзию, эту чудесную видимость и необходимую мнимость, то буду обречён на переживание одного из самых сладострастных чувств, что мне доводилось испытать в моей жизни. Эта даль, в которой я растворён, когда я приваливаюсь к подушкам на моей кровати, спускаю свои штаны и трусики, сгибаю в коленях раздвинутые ноги и рассматриваю свои гениталии, я перебираю их, они меня приятно удивляют. Я сдвигаю кожицу крайней плоти со своего члена и наружу выползает головка, она как бы моя сокровенная внутренность, спрятанная от подглядываний. Я ворочаю, словно камешки свои скользкие яички в мошонке, они прикреплены к моему телу изнутри как на шнурочке. Я обхватываю рукой свой член и чувствую, как он твердеет, как он увеличивается, и я с любопытством вглядываюсь в него. В мои ноздри проникает резкий и незнакомый запах творожистых белых комочков у самого основания головки. Этот терпкий запах кажется мне странным. Из пещерки около уздечки я выковыриваю зёрнышко и растираю между пальцами его белую мягкую крупинку, мне приятно ощущать рукой плотность и упругость члена, обхватывать его ствол, сжимать его и поглаживать, я смотрю на головку и сжимаю член у самого основания, чувствую как мошонка обтягивает мои яички, они теперь не свисают, а прижимаются к члену, прилегают к самому основанию, я слегка провожу рукой вдоль всего ствола и снова сжимаю член у самой головки, из кончика вдруг выходит капелька прозрачной жидкости, я беру её на кончик пальца и пробую на вкус, она солёная. Эта централизованность и эксцентричность сообщает об исступлённом ощущении собственного конца, который лишь эстетически меняется, крепнет, увеличивается и пульсирует в своих психозах, в своём агрессивном экспрессионизме и который индивидуально культивируется в эротическом приятном возбуждении и в ощущении вертикальности. Или вот девушка сейчас читает мои никчемные тексты, далёкие от позиционной эротики, но, как ей кажется, с некоторой долей философской крутизны, она вникает в слова, пытаясь дешифровать скрытые в текстах смыслы и её пальцы сами собой скользят к эрогенным зонам, она трогает свою грудь, медленно засовывает в свой рот пальцы, прикасается пальцами к соскам, её розовые соски покрываются блеском, увеличиваются, твердеют, её рука скользит по телу вниз живота, она засовывает руку в трусики, её дыхание становится частым, быстро поднимается и опускается грудь, она раздвигает ноги, вытаскивает руку, её пальцы блестят, рука движется к лицу, она нюхает кончики своих пальцев и её уголки губ поднимаются вверх так, словно она почувствовала что-то знакомое и приятное, она слегка приоткрывает рот и языком слизывает этот блеск с пальцев, её горлышко двигается от глотательных движений, и она опять улыбается. Её глаза закрыты, трусики приспущены, её рука на лобке, она пальцами чуть-чуть раздвигает свои розовые складки и обнажает маленький кругленький бугорочек. Вот она слегка касается его, легонько трёт пальчиком, закрывает глаза, протяжно и шумно дышит. Она проникает пальцем в себя, приоткрывает рот. Собирает на пальцы влагу и снова трогает свой маленький бугорок под лобком, обильно смазывая его блестящими пальчиками. Её ноги сжимаются, и в этой полноте отклика записан кусок определённого кода, наслаждение от текста, ментальный оргазм, инотелесный резонанс. И вот я чувствую её запах, я вдыхаю в себя запах её розовеньких блестящих складок между ног, я с жадностью ощущаю вдруг больно терзающую жажду и удушливо изнуряющий голод, облизываю истекающие горько-пряным соком нежные, раскрасневшиеся от настойчивой и умелой работы тонких мягких пальчиков, губы её покорного, податливого, всегда открытого неожиданностям и в любое мгновение готового к удовольствию и наслаждению влагалища. Это подобно видеоклипу с небольшим разрешением, который вызывает не удивление, а специальный эффект. Я говорю о грубом, по-настоящему животном, потном, обильно залитом выделениями, слюной и слезами восторга совокуплении. В этом тексте что-то постоянно ускользает от твоего понимания. Ты пытаешься почувствовать текст, понять его структуру и смысл, но здесь что-то недосказано, как девушка, чувствующая возбуждённого мужчину, угадывает и предполагает, если не видит и не трогает его член. И для тебя это загадка. Ты не видишь и не чувствуешь члена, не осязаешь его, не знаешь какой он, как он выглядит и как он ощущается, но ты догадываешься. Это как если бы ты хотела почувствовать его, трогая руками, прикасаясь к нему грудью, ступнями своих ног или ощущая его губами, языком и ртом, чтобы почувствовать и через тактильные и визуальные ощущения узнать и понять какой он. Как и сейчас происходят попытки нащупывания смысла этого текста. Но он не дан в привычных ощущениях и привычном понимании. Также как девушка, не видя и не трогая возбуждённого члена, вдруг резко принимает его в себя и ощущает, чувствует, щупает, воспринимает стенками влагалища. Так и смысл нащупывается и чувствуется внутри, не воспринимается зрительно и не ощущается внешне. Однако секс теперь присутствует не в сексе как таковом, но за его пределами. Первоначально значение здесь заключено в знаке. Оно — как нечто, завёрнутое в другом. Больше нет никаких переходов; сладость близости и сходств, которая позволяла обитать в этом мире, - пропала. Больше нет ничего, кроме непреодолимых глубин, абсолютных дистанций и различий или, наоборот, невыносимых повторов, так похожих на в точности совпадающие отрезки. И я вижу цвета людей, цвета предметов внутренние, мало кому доступные, настоящие. Я чувствую запахи, они живут своей жизнью, они перемешиваются и создают головокружительную карусель впечатлений. Я слышу звуки, звуки в моей голове. Я прокладываю как штурман свой искусный курс через эти смысловые отрезки, мимо дверных ручек тёмного коридора сквозь жёлто-рыжие, разбегающиеся во все стороны тараканьи пятна. Я давлю тараканов ногами, они хрустят и стонут, накрываемые толстой подошвой моих ботинок. Они ещё живые, ползут, оставляя за собой следы белой кашицы. Эту выпирающую из их брюшины начинку, медленно вытекающую из умирающих, придавленных тараканов, я трогаю пальцами, прикасаюсь кончиком языка, пробую на вкус. Жидкость неизбежно испорчена, но не сама по себе, а исключительно другим полюсом, от которого она неотделима. Важно то, что она представляет активный полюс, некое состояние. Лишённая жалких покровов - ветхих, изодранных, грязных, но унаследованная от многих поколений человеческой цивилизации и пропитанная философским духом тараканья безвкусная начинка теперь отдана на произвол грубых, безжалостных стихий. Это называется интерфейс, или взаимодействие. Это вытеснило встречу лицом к лицу, поступки и получило название коммуникации. Ибо происходит сообщение: чудо состоит в том, что основание кастрюли сообщает свою температуру воде, не соприкасаясь с ней, производя что-то вроде кипячения на расстоянии, точно так же как тело сообщает другому свои флюиды, свою потенциальную эротичность за счёт своеобразной молекулярной капиллярности уже не с изнанки твоей черепной коробки и бурлящим там в данный момент серым веществом в попытках вникнуть в то, что ты сейчас читаешь, но разноцветной гирляндой запахов, цветов и звуков, к тебе несущейся. Так символы, как буквы текста в описание сексуальных сцен могут дать реальные физические ощущения, ведь как говорил Деррида: "там, где мы и находимся, - значит, внутри текста мы, по-видимому, и существуем".

Я был похож на неё. Причина моей странности крылась как раз в том, из-за чего я не казался ей странным. Где для неё был я? Я исчез – и чувствовал, как она собирается, чтобы броситься в моё отсутствие как в своё зеркало. Отныне там было её отражение, её точная форма, её личная бездна. Наша интимность и есть эта ночь. Между нами устранено любое расстояние, но для того, чтобы мы не могли к друг другу приблизиться. Странное состояние: сидеть здесь, смотреть на спящую обнажённую девушку и знать, что она беззащитна, отдана на произвол моих глаз. Она чувственная и чувствительная. Пахнет сытно и вызывающе. Дышит глубоко и тихо. Кожа на её спине гладкая и ровная. Мой взгляд скользит по линиям её нежных лопаток, по всему позвоночнику, вползает в падину подмышки, исследует каждый изгиб, каждую складку и упирается туда, где её тело исчезает под покрывалом. Она шевельнулась. Отбросила простыню. Повернулась на спину. Подняла обе руки вверх, уронила за голову. Ладони сплелись на подушке. И теперь она вся обнажена. Настолько обнажена, что я уже не могу спокойно видеть восхитительные линии её тела. Я смотрю как медленно поднимается и опускается её грудь и два розовеньких соска притягивают меня, в тишине этой комнаты я слышу её ровное дыхание. А кожа в углублениях у лобка немного покраснела. И тем светлее и даже чувствительней кажется её тело и чем больше я смотрю на неё, тем больше жажда прикоснуться и слиться в эту сплошную, объединяемую своим внешним обликом массу костей, мяса и внутренних органов, которую можно резать как хочешь, как пустой знак, как символ – буква, которая осуществляет эрогенный раздел того или иного места в теле согласно логике желания для обозначения пределов данной эротической ситуации. А мой неподвижный взгляд, означающий всего лишь запрет, отбрасывает зрелище на уровень какой-то репрессивной порнодрамы, галлюцинаторной формой текста, так слово теряет свой смысл - то есть свою способность собирать и выражать бестелесный эффект, отличный от действий и плавных движений тела, потому что чем медленнее движется женщина, тем она эротичнее. Ведь это как стриптиз. Суть в том, что ты, как зритель, присутствуешь как читатель и попадаешь под власть знаковой эквивалентности, здесь нагота служит всего лишь означающим природу сексуального, выступающей в качестве означаемого, вызывая желание слизывать выделения из женщины, которые уже обильно потекли из неё жирными, голенькими, сколькими червяками, кровью сопливых, облезлых, влажных голышей, длинноруких и кривоногих, с вывороченными пупками, со змеиными раздвоенными языками, синими, покрытыми серым налётом, с белыми глазами, не имеющими зрачков, так и лезут эти жирные черви, лезут из её влагалища, лижут загогулиной утолщением контурами между её ног густым коричневым размазанное кочевряжится. Тут чуть пукнешь, так они на тебя со всех сторон выпирают, карабкаются по телу щекоткой, гусиной кожей по тебе ползут, заползают тебе в уши, в нос, в рот, а когда отковырнёшь присохшую корочку от пореза на теле или ударом криво колобком твёрдую какашку из кишечника наружу выбьешь вот так и раскалывается поверхность. Между вещами и предложениями больше нет никакой границы, именно потому, что у тел больше нет поверхности.

Джульетта лежит на зеленом лугу
среди муравьев и среди стрекоз
по бронзовой коже по нежной траве
бежит серебро её светлых волос
тонкие пальцы вцепились в цветы
и цветы поменяли свой цвет
расколот как сердце на камне горит
Джульетты пластмассовый красный браслет.

© В.Бутусов "Джульетта"


Не следует думать, что Джульетта, испив из склянки, в глубоком сне сейчас пребывает, и мы как зрители наблюдаем, ожидая момента, когда она проснётся, потому что нам не известно, уснула ли она на самом деле или она лежит на зелёном лугу уже после того, как кинжал Ромео нашёл свои ножны. И нам важен здесь не сюжет истории, трагичностью исхода известный, а сама эта картина, нарисованная тонкими смысловыми мазками, которая сейчас мысленно представляется в нашем сознании. Вот и займёмся мы изучением этих пролонгированных нитей на платье Джульетты, разбегающихся фонтанчиком по площади Вероны, но при этом плавно по рукавам её спускающихся, как в тёмных касаниях глубины по Венеции гондолы плывущей или копошением накладывающихся слоёв, разбросанных по платью её, прикрывающих наготу её тела и кожи её нежной, впитавшей страсть поцелуев Ромео, однако за гранью концентрации пребывающими складками на платье, потому что герцог запретил драки на улицах Вероны. А причиной тому являлось то, что Брат Лоренцо нашёл выход из создавшейся проблемы, и серый, рассыпающийся порошок грамматики он засыпал, настойку трав, пахнущих наростами парадигмы, он дозами отмерил, и капельками логики, обнаруженных при рассечении катарсиса каких-то риторических впуханий, он залил, приготовив зелье для Джульетты.

И вот лежит она перед тобой, читатель, но ты стараешься не смотреть на неё или всё-таки тебя выпуклости под платьем Джульетты привлекают, особая точка на груди у неё, в переплетении у соска розовое привлекает? Но обрати внимание на её лицо, видишь щёки её как яблоками катятся по дворам, по бортикам каменным вдоль вымощенных дорог, по пыльным переулкам Вероны катятся. Вот так вот ты, читатель, медленно вползаешь в сюрреализм, в сладких своих гарнитурах подсознания вползаешь. А ведь они имеют место быть в то время, когда ты тщетно пытаешься высчитать расстояние между Вероной и Мантуей, они парусом кормилицы развиваются, на рясе Лоренцо своими загибающимися полозьями иллюзию приобретения и присвоения создают. Это подобно медитативному созерцанию, но выступают ли они знаком несуществования? Могу ли я представить их в виде некой бинарной схемы или кровь Меркуцио на острие шпаги Тибальта является противоречием выпуклости под платьем Джульетты, координатами заданными в нашу область красного пятна установленную, мгновенно к худосочной структуре прилепляемой и изложенной в понятиях онтологии? Могу ли я пылкую речь влюбленного Ромео, мечтающего быть перчаткой на руке Джульетты, подпирающей рукою щёку свою, представить в виде касательной по окружности или треугольнику понятий угол задать и от вершины этой геометрической фигуры, на плоскости здесь представленной, запустить лавину самокатящихся воспоминаний?

Почему же так быстро испчерпывают себя все огибающие, что мы пытаемся задать? Почему, не успев мощной сосудистой ностальгией обрасти, они уже бессильно валятся в темноту, будто специально их поджидающую? Не хотят нарративные сосудики расщепиться, такую цельную, катящуюся, на кромку развёртывающуюся систему образовать, "потому что у тебя в каждом из твоих пяти чувств больше дичи, чем у меня во всех за раз", - как утверждает Меркуцио. А тем временем в фонтанчике на площади Вероны пальчиком делают они Джульетте, топчаном опрокидывают вдоль сосков, катышками платья её проворачивают они розовенькое вокруг оси, фитюльку ей делают жирным холмиком между ног её, делают балык наискосок. А вокруг этой таинственной конфигурации некое пахнущее коричневое сбоку простирается, сакральное оттопыривается, туда и отправлены стружки от текста, выструганные рубанком, зажатым в тисках слов, чьи овальные просветы по совокупности плоскости закудрявливают прозу.