Такое бывает, когда не видел человека долго, говоришь ему привет_как_дела, и понимаешь, что рассказать нечего. Вроде как будто ничего и не произошло.

Я много пишу чтобы у этого октября появилась та точка, к которой можно будет всегда вернуться.

Я прихожу на работу, куда не собиралась возращаться, стоит Дашка, и тянет меня за лацканы пальто, и смотрит прямо в глаза, и повторяет: «ну ты такая красивая, я так ждала, так скучала»… А потом Виктор Иванович врывается в кабинет, сгребает меня в охапку и говорит, что его любимая женщина вернулась, и что он уже зашел в офис, почувствовал мои духи, и сразу пошел заваривать кофе, а потом искал меня везде, потому что не знал, где я теперь сижу. И что мой шрам заживет, он договорится.

Виктор Иванович красит забор, а я улыбаюсь ему из окна, и говорю: «Вы совсем как Том Сойер», и такая клевая осень на улице, мы разговариваем про дачу и про грибы и про то, что уж вместе-то мы наверняка перезимуем.

У нас все по-новому, и я думаю о том, что как же так получилось само собой, что я теперь сама, совсем одна в пусть маленьком, но отдельном отдельчике, и что у меня свой кабинет, и какая-то я совсем взрослая, даже когда папка с документами валится у меня с полки.

Мы остаемся в офисе после окончания рабочего дня, пока во дворе не зажигают свет, пока на лестнице не становится темно, а во всем помещении ужасно уютно, я сижу, разбираю бумаги, а потом рисую макеты витрин. Может быть витрин, которые никто никогда не оформит, просто мне нравится сидеть с Наташкой допоздна в офисе и вспоминать, как рисуют тени. Потом мы пьем кофе, выходим на крыльцо, закутанные в пальто, с дымящимися чашками.

Я отвожу ее домой, удивительно красивую, и очень печальную, даже когда смеется. У нас одна пачка сигарет на двоих, и мы играем в бильярд, пока все пьют водку, потом собираем наших пьяных девочек по туалетам, и улыбаемся друг другу с разных концов стола, как будто знаем чуть больше, а мне хочется написать где-нибудь, что счастье есть, и что «зима будет долгой, но все обойдется».