ибо не помню, публиковала здесь, или нет. а проверять лень.

***
конец комарика петеньки

Утро заглянуло в окно мутным глазом осеннего солнца, но ничего интересного не увидело. В комнате молчали на стенке старые ходики да комарик Петенька тихо бился о стекло, царапая раму слабыми ножками. На пыльном рассохшемся подоконнике в компании невесть как очутившегося тут одуванчикового пуха, лежала мумия мухи с торжественно скрещёнными на груди лапками. Верхний угол окна заволокла рваная паутина. Ещё был кактус, который отчаянно бодрясь, растопыривал две своих лапы-отростка, словно взывая о помощи.
Комарик Петенька никогда не бывал на воле. Недавняя личинка в луже стоячей воды под умывальником, нынче он, отчаянно голодая, рвался к скудному свету, сулящему обильное пиршество. Иногда он садился на кактус и пытался им поживиться, но тот был стар, как Мафусаил, и прочную его броню не в силах был прокусить нежный петенькин хоботок. Кактусу было жаль комарика Петеньку, но что он мог поделать?.. Кактусиха его давно погибла от тотального обезвоживания, и он триста лет уж как не ведал любви и не цвёл. Даже запамятовал, как это делается. Вот до чего он был стар.
А когда утро отвернуло свой равнодушный взгляд от ничем не примечательного окна, одного из миллионов других таких же, ничем не примечательных окон, в замочной скважине заскрежетал ключ. Взвизгнув петлями, открылась дверь и сквозняк бесцеремонно швырнул муху-покойницу в кружевном облачке одуванчикового пуха в угол подоконника. Паутина взволнованно затрепетала. Кактус-Мафусаил с надеждой протянул лапы к двери. Комарик Петенька, который обессиленно притих, повиснув на пожелтевшей от времени, кисейной занавеске, насторожился. Всё его существо заполнили доселе неведомые лакомые запахи свободы и пищи, ворвавшиеся в комнату. Половицы раздражённо заскрипели под шагами вернувшейся из Турции, бабки Дуни и на подоконник с глухим стуком встал горшок с цветущим кустом какой-то неведомой турецкой герани. Кактус, задвинутый в угол к равнодушной ко всему, мухе, с интересом взглянул на слегка помятую путешествием, чужеземку. "Же не манж па сис жур" - галантно обратился он к ней, с трудом выцарапав из памяти когда-то где-то услышанные иностранные слова. Но герань, отвернувшись, капризно надулась на весь белый свет, простиравшийся за окном.
Ну а комарик Петенька, не веря своему счастью, облизнувшись, спикировал с занавески на заморский цветок - испить поскорее первый в своей жизни нектар. Однако, цели он так и не достиг. "Развелось комарья" - проскрипел недовольный голос, и комарика Петеньку накрыла вечная тьма, сгустившаяся внутри бабкиного кулака, внезапно возникшего на пути. Так и пришёл конец комарику Петеньке. И даже места мокрого не осталось.

***

бомжара

Завелась однажды у бабки Дуни собака с космическим именем Белка, которая очень любила прогулки и переписку с другими собаками. Правда, космосом совсем не интересовалась. Да и бабка Дуня тоже почти не интересовалась космосом, чего греха таить, и дальше своего носа, осёдланного тремя корявыми веснушками, ничего не замечала. Ну, разве что, про чёрные дыры и горизонт событий у Стивена Хокинга почитает иногда, ничего не поймёт и махнёт рукой, отложив книгу до лучших времён.
Ветреным и холодным летним вечером пошли как-то раз они вдвоём с Белкой на прогулку, вернее, Белка потащила бабку Дуню за собой. И на трубе теплотрассы бабка Дуня заметила красавца Бомжару. Он сидел, слегка завалившись набок, и мрачно взирал на мир из-под насупленных бровей. Чёрный английский смокинг был виден издалека, а белая аккуратная манишка смотрелась нелепо среди привычных глазу бабки Дуни, трущоб. «И откуда он тут, красивый такой?..» - только и успела подумать бабка Дуня, и Белка утащила её в заросли вдоль теплотрассы, к манящим собачьим письменам. Обратно они возвращались другой дорогой, и про Бомжару забыли.
Утром полусонные клёны зябко поводили плечами, а тополиный пух пытался вальсировать по растрескавшемуся влажному асфальту. Бомжара был на прежнем месте, но на этот раз лежал на спине, уставив угрюмый взгляд в позолоченное с одного боку, небо, за которым простирался бесконечный космос, усеянный галактиками и чёрными дырами. Рядом на крышке люка дремал рыжий бродячий кот. Бабка Дуня не решилась подойти к Бомжаре, дабы Белка не потревожила безмятежность котовьего сна. И сразу же убежала в заросли, влекомая неугомонной космической Белкой.
На обратном пути кота на люке уже не оказалось и путь к Бомжаре был открыт. Несмотря на пижонский вид, выглядел он жалко, манишка была забрызгана грязью из-за прошедшего ночью дождя. Бабка Дуня помогла ему сесть поудобнее и познакомила с Белкой. "Это Бомжара" - сказала она. Но Белка напряглась, насторожилась, нюхая Бомжару на отдалении и давая понять, что связываться с этим типом не стоит. А вдруг он инопланетный пришелец из каких-нибудь Гончих Псов и щас кааак ухватит их с хозяйкой, и кааак утащит в ближайшую чёрную дыру, за горизонт событий. Вот в этот люк, например. Безвозвратно. Но Белкины аргументы бабку Дуню не убедили. Она, не церемонясь, ухватила Бомжару за ногу и поволокла домой. Ну а чё, не пропадать же такому красавцу, хоть и бичу. От такого и сам Том Сойер не отказался бы – чистокровный щенок английского бульдога, хоть и Бомжара, хоть и мозги у него ватные... Бульдог был отмыт в тазу со стиральным порошком, подвешен прищепкой за ухо к бельевой верёвке, высушен и поселен в древнем, как динозавр, японском джипе бабки Дуни. Там уже тыщу лет водилась тёплая компания - Жёлтый Пластмассовый Краб, Облезлая Кошечка и Иисус Христос. Бомжара легко влился в общество, и они часто спорили о звёздах, и луне, и о круглом бумажном мячике осиного гнезда под потолком гаража. И даже путешествовали иногда вместе с бабкой Дуней и собакой Белкой. В магазин «Пятёрочка» или в далёкий город Рязань. Не космос, конечно, но тоже интересно.


***
бабкино лето

Однажды бабка Дуня ехала на велосипеде куда-то Вдаль. За нос иногда цеплялась паутина, которую, по случаю бабьего лета, тащил над землёй разомлевший ветер.
Вдруг бабка Дуня увидела на своём велокомпьютере паука. Он перекинул через прибор крест-накрест пару паутинок, принял обтекаемую форму, сложив лапки, и наблюдал за скачущими циферками. Паук звался громким именем Геннадий, хотя был совсем невзрачный.
«Хай, паук Геннадий» - поздоровалась с ним бабка Дуня и забыла про него. Потому что паук Геннадий оказался необщительным. Он обжился на новом месте, потом покинул свой гамак и немного посидел на руле, восхищаясь проносящимися мимо пейзажами. Затем для лучшего обзора решил взобраться повыше и пошёл по руке бабки Дуни, которая знай себе ехала и ехала Вдаль. Усевшись на её плече, он с удовольствием глазел вокруг. На него неслись разноцветные осенние деревья, гудящие машины, в ушах ревел ветер, тщетно стараясь сдуть паука Геннадия и унести куда-нибудь за великую реку Волгу, к едрене фене, в дремучие леса. Или в страшную пасть синицы или воробья.
«Эх, хорошо-то как, - подумал наш герой, - останусь тут жить навсегда».
В порыве вдохновения он сочинил стишок:
«Пусть сильнее в рожу дует,
наплевать на ветер мне.
Я сижу на бабке Дуне,
словно всадник на коне».

Но тут бабка Дуня хорошенько разогналась и паука Геннадия сдуло. Осталась от него лишь пара паутинок крест-накрест на стекле велокомпьютера. Очень похожие на тонкие трещинки.


***
серьёзное стихотворение про любовь

Гуляли как-то раз бабка Дуня и мадам Белкина в парке культуры и отдыха. И захотелось бабке Дуне сочинить серьёзное стихотворение про любовь. Деловито мельтешили мускулистые ляжки мадам Белкиной, вдохновенно переползали небо вечерние облака вперемешку со стрижами и тяжко вздыхали липы в обнимку с алкашами, на бортике фонтана с позеленевшей от старости водой мальчик целовал девочку… Но, как и всегда, ничего у бабки Дуни не вышло, потому что ни одно слово не могло ничего сказать о любви. Все слова, которые существовали в мире оказывались полной лажей, когда дело касалось этой темы. Про любовь бабка Дуня умела сочинять лишь всякую несерьёзную хуйню. Ещё про смерть. «Ну и ладно», – подумала она. «Ну и хрен с ним», – подумала она и начала срочно сматывать поводок. Потому что на горизонте замаячил Рыжий Хмырь – объект лютой ненависти мадам Белкиной. Та чуяла его за десяток километров и, увидав, впадала в неистовство, в то время как Хмырь меланхолично топал рядом с хозяйкой и всем видом показывал, что плевать ему на весь этот сраный мир с его облаками, липами и вздорными бабами. И потащила бабка Дуня упирающуюся мадам Белкину на другую сторону аллеи, от греха подальше, и отправились они в обратный путь. А путь лежал мимо промзоны с забором, за которым жил монстр - алабай размером с лошадь. При виде потенциальной добычи он выронил из пасти батон белого хлеба и, как всегда, исторг громоподобный рёв. Мадам Белкина, колыхая помпоном хвоста, с бабкой Дуней на поводке, не спеша прошлась мимо забора. Монстр укоризненно погромыхал им вслед, мол, жаль, что не подошли поближе к забору, а то бы голову кое-кому откусил и съел, и снова впился в булку. Наверное представляя, что это кусок ноги пойманного злоумышленника.
Асфальт был по-прежнему тёплым, хотя многоэтажки уже стояли по пояс в сумерках. Из-за крыш гаражей, размалёванных пионерами, вылетела эскадрилья стрекоз, придав пейзажу деревенский колорит. Уходящий июль этим летом то устраивал баню, то обдавал холодом и мраком поздней осени, а теперь топтался на пороге и размазывал над горизонтом закатные облака. «Облака висят на небе, словно розовые сопли... Постучится завтра дождик в крыши городских гробов... Хорошо, что нынче лето, хорошо, что вечер тёплый... Ну и пусть, что не выходит стих серьёзный про любовь», - продекламировала про себя бабка Дуня, глядя, как мадам Белкина бредёт по луже и с наслаждением лакает запрещённую грязь, в которой отразился вверх ногами покосившийся фонарь. «Пусть. Витамины», - подумала бабка Дуня.

***
один вечер любви

Нагрянула однажды к бабке Дуне любовь. Нечаянно, как это всегда и бывает. Просто - шла мимо , и, увидев в окне сутулый комнатный молочай, измождённым атлантом подпирающий потолок, решила зайти на чашку кофию. Тот молочай был старым знакомым – когда-то давно добрые люди выставили его на улицу, в кусты, где он чуть не замёрз насмерть. Но случилась неподалёку любовь, и в итоге тропическое растение получило место жительства в углу, у окна, в бабкидуниной квартире. С тех пор молочай всё старался выглянуть в окно, тянулся к свету, которого ему не хватало, и в результате всех усилий упёрся в потолок. Из-за своих размеров помереть он теперь мог лишь в пределах жилплощади бабки Дуни, поэтому успокоился, и дальше расти перестал.

Но на этот раз бабки Дуни дома не оказалось - ушла с мадам Белкиной-собакой шляться по окрестностям. Послушав, как домофон оглашает бесполезными трелями тамбур подъезда, села любовь на ступеньку и принялась ждать. Жизненное правило у неё было такое – доводить начатое дело до конца. Люди шли мимо, пыхтя, тащили коляски, велосипеды, детей, сумки с вываливающимися связками сарделек и торчащими селёдочными хвостами, злобных кривозубых болонок, котов, орущих в переносках. Даже пианино и унитаз пронесли мимо грустной физиономии несчастной любви, сидевшей с букетиком поникших лютиков на коленях. И вот уже вечернее солнце обречённо потонуло в толчее крыш, и старухи с семечками ушли со своих скамеек, и пришли вместо старух гопники с «ягуаром», и нарисовалась над ржавыми качелями надкушенная луна в зловещих тучках, а бабка Дуня всё не шла.

Тогда поднялась любовь со ступеньки, и, разминая затекшие ягодицы, пошла прочь, оставив лежать увядшие лютики. Потому что появилось другая, более важная миссия, не требующая отлагательств. И дело это, к тому же, не замедлило случиться, в отличие от бабки Дуни. В ближайшей подворотне повстречался любви некий пьяный в дымину гражданин С.Косорыльченков, и, заступив дорогу, грубо потребовал денег. У любви отродясь не водилось денег, но зато было жизненное правило №2: если просят – дай. И она дала. Авоськой, в которой лежала трёхлитровая банка сморчков, маринованных с красной смородиной. Получив мощный правый хук, гражданин улетел в дальний угол двора, к помойным бачкам. Через какое-то время, разлепив подбитый глаз, он обнаружил у себя на груди вшивого котёнка тигриной масти. Котёнок драл лапками пиджак, тыкался мордой в щетинистую шею гражданина и искал сиську. С.Косорыльченков заплакал, немедленно окрестил его Шибздиком и сунул за пазуху.

И с бабкой Дуней ничего страшного не произошло. Просто у мадам Белкиной, склонной к побегам, случился рецидив, и пришлось полночи ловить неугомонную.

А лютики, найденные на ступеньке поздней ночью, бабка Дуня засушила в томике Стивена Хокинга «Теория всего».