Детство
Моей любимой семье…..
_О, Господи, ну зачем же опутывать проволокой, - раздается в ночи голос мамы.
Мне 11 лет. Мои родители разводятся во второй раз за мою короткую жизнь. Я и мама пробираемся в ночи к дому через огороды. Когда проходим виноградник, я наступаю, на что –то колючее –из пораненной ноги хлещет кровь – я наступила на колючую проволоку, которой мои родные бабушка и дедушка обмотали проход к дому. Мама дует мне на рану, промывает ее водой и как ветер врывается в дом, в котором мы прожили почти десять лет. Только последний год мы жили в нем без папы.
- Да, что же вы делаете! Да ваша же внучка в вашу же западню и попала! – несется из дома голос мамы, дальше еще звучит целая тирада, на пока непонятном и запретном для меня языке взрослых. Шрам на ноге остался до сих пор.
Я еще маленькая и никак не могу понять войну, происходящую между родителями. Никак не могу понять, почему другая, неродная по крови и совершенно чужая девочка из города Владимира называет моего папу - «папой». Не могу понять - почему мои любимые бабушка и дедушка ополчились против моей мамы, не могу понять, почему они решили продать дом, в котором мы так хорошо жили с мамой, пусть и без папы, потому, что он уехал в командировку и так и не вернулся. Для маленькой девочки – слишком много вопросов без ответа. Все эти непонятные вещи с утра пытается объяснить мой другой дед – герой Великой Отечественной, отец моей мамы и одной из самых многодетных семей в моем небольшом селе. С утра, накормив меня завтраком, он берет меня за руку и говорит:
- Внуча, ты где хочешь жить?
- Дед Саня, я хочу жить дома, - ,уминая яичницу с помидорами , - отвечаю я.
Дед перебинтовывает мне ногу, берет за руку и говорит :
-Ну, дома - так дома.
Потом, на опять непонятном мне языке, говорит моей бабушке, чтоб она принесла топор из сарая. Бабушка и мама пугаются, но дед стоит на своем, Видимо недаром под Прагой в танке горел – ничто его не сломает. В одну руку дед берет топор, другой держит меня за руку. Перед выходом он выпивает какую – то горькую прозрачную жидкость, целый стакан, мне кажется, что это березовый сок. И мы идем с ним по знакомой мне с детства улице, дед разговаривает на все том же непонятном мне языке и крепко держит меня за руку.
- Ах, сукины дети, что удумали! Дитя дома лишить, ну я им Берлин покажу!
Перед воротами дома дед останавливается, наклоняется ко мне и говорит загадочную фразу:
- Оля, что бы я сейчас не говорил, ты помни – это повторять в школе нельзя. Обещаешь?
Я киваю головой.
Дед, с топором наперевес, открывает калитку и говорит на все том же запретном для меня языке. В ответ на его громкие высказывания я слышу робкое блеяние моих других, но не менее любимых мною родственников.
- Да, Александр Гаврилыч, пусть будет по- вашему – мы продадим дом Любе по той же цене.
В день, когда дом был продан моей маме, мой родной отец, приехавший из Владимира оформить сделку, разрубил в доме и во дворе все, что можно было разрубить топором…Когда мы убегали со двора, мне в голову попал кирпич, брошенный метким папой. Шрам остался до сих пор…
Утром, первой в дом пришла я. Осколки окон, содранные обои. Казалось, под моими ногами стонал изрубленный пол… Дом плакал, как я, как живой человек…

Сейчас мне 34 года…. Деда Сани нет с нами уже почти десять лет, о смерти деда Коли мой отец сообщил только спустя полгода после похорон. Когда мне было пятнадцать лет, я ездила к родным по линии отца. Сейчас у меня осталась в живых только одна бабушка- та, самая, что обмотала колючей проволокой проход дома. Но ей хватило сил и мужества попросить у меня прощения. И, мне хватило ума простить и понять – ее, покойного деда Колю и моего, здравствующего отца, бросавшего меня четыре раза за мою не такую длинную жизнь. Я искренне желаю крепкого здоровья и долгих лет всем героям моего странного детства. И искренне надеюсь, что детство моих детей будет другим.