Я открыл форточку, а там знаете что? Там весна. Узнаваемый оттенок свежести в движении холодного воздуха, намекающий на её, весны, скорый приход.

Я перелистываю мёртвые записи. Те строки, которые хранили свою магию в момент создания — и утеряли её во времени, оказавшись с короткоживущим запалом. Какой смысл писать поток сознания, текущих эмоций — то, что льётся легче лёгкого, мягко обретая словесную форму? Один смысл, может быть — только в стол, только сразу же стереть. Выплакался — постирай за собой жилетку.

Хочется сжать кулак и разрушить всю эту мертвечину, местами пованивающую, местами усохшую и скукожившуюся. Мёртвые сосуды, по которым уже не бежит кровь былой мысли, того вышнего, которое когда-то закладывалось. Кое-где виден след, след моего Господа, отпечаток Его ступни, и бережно сдуваю пылинки с редких словоформ, которые запечатлели то летящее Его движение над тёмной водой моих колодцев.

Я теперь изменился, и, наверное, эта, теперешняя метаморфоза — самая незаметная в моей жизни, тихо пришедшая и скромно но безапелляционно объявившая себя, подобная бархатной революции. Кем я стал? Или легче будет сказать, кем я был? А можно ли вообще это выразить… Даже не это важно, ведь и так всё видно, видно мне, а потом и другие заметят, кто хочет. А незаметно будет — так и не убудет от этого. Желание описать себя, то расплывчатыми прилагательными, то самодовольными существительными — это ли не крайность нарциссизма? Мы тут все помаленьку страдаем этим, десантники, в одиночку заброшенные в разрозненные квадраты электронных дневников.

А весна-то всё равно придёт, как ни крути. Хоть радуйся, хоть плачь — время идти не перестанет, только растянется или сожмётся, но то, что должно неизменно наступить — наступит в свой черёд. И всё что долго, пусть даже очень долго — всё конечно, предельно, и за укорачивающимся из года в год февралём наступит всё тот же изменчивый но узнаваемый март.

Больше всего бы я хотел в год назад, именно год, не раньше, не в перелесть тех недолгих единственно счастливых в жизни дней, нет; но в переполненное слезами время, когда боль достигала своих своих чёрных высот, и Враг не мигая смотрел в лицо. Там было путанно от незвестности будущего — этого, вот сегодняшнего, благополучного; но было ясно: вот Враг, а вот мы, или не мы даже — а я, один-одинёшенек воин в поле средь побеждённых трав. И Господь силён был на моей стороне, но Враг был силён так, что и свет Заступника был тускл для меня. И битва была великая на моём бездонном поле, и рвались кусты, и выкорчёвывались с корнями деревья, и пригибались травинки. Огромный океан электричества бушевал, молниями прогрызая моё маленькое небо. Но Бог мой был, и был Он со мною, и был Он за меня.

Теперь только тёплое кресло и клечатый плед. Отдых и сухие носки. Запах газет и зимнего дыма. И ни следа, ни намёка, что Бог мой был здесь когда-то. Ни ярких воспоминаний, ни острой боли… Наивный, я полагал, что Он оставил меня тогда, и я прихожу к пониманию этой ошибки только теперь, когда в наказание Он покинул меня именно сейчас, в благополучной и светлой пустоте.

И я, признавая себя трижды долговязым и невозмутимым домоседом, всё же, рискуя прослыть надменным шутником, заявлю: мой Бог — Бог войны, и крови хочу, кипящей крови Его пламенной в тускнеющих своих жилах.

Ах, Отец, зачем же Ты меня оставил?

как окно
в тёмный зал
фараона
глаза
словно плен
цепких рук
одиночества
круг

только смех
смех жрецов
как песок
бьёт в лицо
если так — кровь, остынь
город мой
стань пустым

Current music: Пикник - Кровь, остынь (Фараон)