Быть просветлённым не очень сложно. Это почти то же самое, как быть влюблённым: никто не может сказать тебе, что ты влюблён, ты просто это знаешь.

Я помню об этом день напролёт с утра до вечера, просыпаясь в самых разных местах, тормоша себя и удивляясь, как в первый раз: Ouch! Да я же жив! Охохо!

Я, наверное, становлюсь другим, и как-то невовремя, да вроде бы совсем и не хотел, и даже ни к чему это, а вдруг я стану неприятным, совсем не таким, как ожидалось, что тогда? Тогда — ой. В такие тонкие моменты, когда непонятно, что там, боишься даже чихнуть, не то что улыбнуться, или не дай боже, сказать чего-нибудь такого, этакого.

Но я внезапно прихожу в себя, подтряхнутый трамваем, и недоумённо гляжу в змёрзшее дребезжащее стекло.

Я нахожу себя в нашей маленькой комнатушке, развязывающим чёрный шарф, который недавно научился обматывать вокруг шеи. Оказывается, так значительно теплее, чем по-мачистски небрежно накинуть его сзади, предоставив концам свободно болтаться спереди.

Я улыбаюсь украдкой, ловя себя снова, когда уже все в сборе, и свистит чайник, и клацают одновременно четыре мышки, а Галина Николаевна рассказывает очередные истории про своего младшего сынишку.

И не такими уж страшным кажется очередной выпуск рекламного периодического брошюрообразия Сибирской Ярмарки, и не так хочется поматерить, как всегда по-доброму, по-отечески конечно, всех дизигниров-студентов, которое ваяют такое чудо за зарплату в пять тысяч рублей в месяц на троих.

Что там, и наша неразлучная парочка менеджеров кажется уже не такой вредной, как обычно: Паша вдруг становится мудрым и небрежно роняющим тут и там глубокомысленные крылатые слова, а Саша кажется озорной болтуньей и совсем-совсем не стервочкой.

Я не знаю, что ответить, когда хмурый в понедельнишное утро печатник осведомляется, что же я вижу забавного такого в выведенных плёнках, а ведь их надо срочно, а ведь у него уже всё там стоит, и на монтажке уже ждут; а я в то время двумя пальцами, скользящими по плохо сполоснутой от фиксажа поверхности, тщетно пытаюсь совместить кресты.

Потому что целый день, с утра до вечера я помню, я нахожу себя, и вспоминаю про это в самые неожиданные моменты. И жуя бутерброды в обед, и привинчивая свеженький NEC-3520 к манагёрскому компу, и прогуливаясь по пустынным и прохладным заводским коридорам — улыбаюсь, но почти никто не видит, и совсем никто не знает, чему.

А я и сам себе боюсь признаться, и улыбаюсь, но всё-таки боюсь чихнуть, а то мало ли, как бы чего не вышло и не спугнуть, и вот вроде был трамвай с дребезжащими стёклами — и вот уже свистит дружище старый чайник, и горячий чай, Lipton, когда же эти сто пакетиков уже закончатся… Тыкаю ложечкой комочки сахара в хронически немытой и немоющейся дизайнерской кружке.

И если нет причин, чтобы петь — то совсем не предвидится их, чтобы грустить. Причин сгибать ложку нет — а есть ли ложка? — или это я сам… изгибаюсь в твоих глазах.





Current music: Tequilajazzz - Чёрная и белая