-Ты, кажется, собирался рассказывать мне сказку! - снова надулся Карлсон.
- Ну вот, ты опять обиделся! - огорченно сказал Малыш. - Просто мне кажется, что такой пропеллер, как у тебя, неизбежно вызовет дополнительный вращающий момент. У тебя же нет хвостового винта, как у вертолета.
И тебя будет уводить в сторону по курсу. Я никак не могу понять, как ты компенсируешь этот момент. Он должен разворачивать тебя, и в какой-то момент ты неизбежно свалишься в штопор. Малыш поймал хмурый взгляд Карлсона и осекся.
- С тобой неинтересно, - хмуро заявил Карлсон. - Что ж, погостил, пора и честь знать. Чао! С этими словами Карлсон подбежал к подоконнику, завел моторчик и выпрыгнул.
- Э-ге-гей, Малыш! Прощай! - крикнул он, махая Малышу рукой.
- Постой! Я понял! Я все понял! - воскликнул Малыш, бросаясь к окну.
Карлсон заложил крутой вираж и повернул обратно.
- Ну что ты понял? - спросил Карлсон, бухнувшись на диван. - Что гостей надо развлекать, а не нести всякую чепуху?
- Я понял, как ты компенсируешь это вращение! - крикнул Малыш. - Ты полете все время махаешь рукой. На эту выставленную в сторону руку давит поток воздуха и борется с вращением. Чтобы лететь, ты должен все время махать рукой.
Карлсон здорово разозлился.
- Опять ты за свое! - мрачно сказал он. - Ничего я никому не должен! Я махаю всем рукой и кричу "Э-ге-гей!", потому что я веселый и приветливый мужчина в самом расцвете сил. Но таким занудам, как ты, я даже махать рукой теперь не буду.
- Если моя теория верна... - начал было Малыш, но Карлсон уже вылетел в окно.
Малыш увидел, как Карлсон, набирая скорость, рефлекторно дернул правой рукой, но сдержался. Тут его повело в сторону. Он попытался выправиться и снова чуть не махнул правой рукой, но немедленно схватил ее левой и прижал к туловищу. Карлсона повело сильнее, и внезапно развернуло боком к направлению полета. Он сдался и отчаянно замахал рукой, но было поздно.
Поток воздуха перевернул его, и, беспорядочно кувыркаясь, Карлсон полетел вниз.
- Сво-о-о-о-о-о-о-олочь! - донесся до Малыша последний крик Карлсона, и Малыш увидел, как Карлсон на полной скорости врезался в бетонный столб, прокатился по земле и неподвижно замер, раскинув руки и ноги. Вокруг его головы расплывалось большое кровавое пятно.
Малыш вздохнул и вернулся к книжке. Но ему опять не дали спокойно почитать.
- Малыш! - раздался голос папы. Малыш обернулся.
- Малыш, это ты брал гидродинамику Ландау и Лифшица? - мягко спросил
папа, входя в комнату. - Она стояла на полке и закрывала собой пятно на обоях, а теперь ее нету.
- Это я, я положил ее на тумбочку, - прошептал Малыш. - Мне было не дотянуться, чтобы поставить ее обратно на полку.
- Малыш, Малыш. - Папа ласково потрепал Малыша по голове. - Ну зачем ты берешь такие книжки? Все равно ты до них еще не дорос! И картинок в ней почти нету.
- Все равно я ничего не понял, - соврал Малыш.
- Конечно, не понял. Ведь для этого надо много учиться, вначале в школе, потом в институте - а ты пока еще только в первом классе. Лучше посмотри, кто к тебе пришел, - сказал папа, пропуская в дверь Кристера и Гуниллу, друзей Малыша.
- Кристер! Гунилла! - радостно крикнул Малыш. - Ужасно рад вас видеть!
Папа с нежностью посмотрел на Малыша и тихонько вышел.
- Малыш! - сказал Кристер, протягивая Малышу какой-то сверток. - Мы поздравляем тебя с днем рождения и хотим подарить тебе эту камеру Вильсона.
- Камеру Вильсона? - Глаза Малыша засияли. - Вот здорово! Давно о ней мечтал! А какой у нее коэффициент перенасыщения пара?
Малыш искренне обрадовался, но все равно Кристер уловил печальные нотки в его голосе.
- Что случилось, Малыш? - спросил он. - Ты чем-то расстроен?
Малыш тяжело вздохнул и с тоской закрыл книжку "Занимательная
вивисекция", заложив ее закладкой.
- Собаку мне не подарили...

Кажется, что за окнами море. Я, конечно, знаю, что там зреет вишня, наливается соком клубника, душисто пахнет черная и красная смородина, а дальше - серый забор. Но вдруг… вдруг там действительно море? Выйду на теплое, нагретое утренним солнцем деревянное крыльцо, а у его ступеней плещется, перебирает мелкие ракушки и камешки прозрачная соленая вода. И прочь всякую одежду, и солнце мгновенно озолотит кожу, вызолотит всю меня, как дорогую статуэтку. И - в море. Плыть, чувствуя каждую мышцу, с упоением рассекать плечами упругую прохладную воду. Потом окунуть лицо, открыть глаза и увидеть, как там, далеко внизу проплывают ветвистые кроны деревьев, крыши домов, спешат крошечные человечки... А я плыву. Над головой моей изумленно вскрикивают чайки и расправив ломкие крылья, качаются на воздушных потоках. А потом я лягу на спину, разбросав руки и ноги по прохладной водяной постели, и буду смотреть в небо цвета берлинской лазури с редкими облачными перышками. И буду думать о том, сколько всего ненужного я успела сделать в своей еще короткой жизни, сколько опрометчивого и непоправимого смогла совершить, но груз этот не испугает, а рассмешит. Я буду качаться на волнах, будто в невесомости, и сожалеть, что не могу вспомнить твоего смеха. Как улыбался помню, а смех нет… странно. И будет мне легко, так легко, как никогда не было в жизни, ни на одном море, кроме этого - подмосковного тихого моря. Наверное, будут течь слезы, они станут прокладывать темные дорожки по золотистым скулам и капать в море, воссоединяясь с такой же соленой водой. Слезы соленые… наверное я вся состою из моря. И я буду плыть до тех пор, пока не растворюсь в нем без остатка, а волны пусть выносят на берег пригоршни золотого песка.

Я люблю тебя.

(с) Галина Полынская