Давай, дорогой дневник, договоримся о первом аксиоматическом утверждении: нельзя познать себя. Это ложное утверждение, логический парадокс, попросту говоря – дерьмо собачье. Если объектом познания выступает само сознание, что или кто является его субъектом? То же самое сознание? Чушь. Принцип беспристрастности и объективности летит к черту сходу же, и тот, кто склонен к иллюзиям, неизбежно попадает в дебри искусного самообмана, а тот, кто предпочитает разоблачения и прочие безжалостные решения, сталкивается с пустотой и чернейшей тоской. Это все равно, что смотреть на белый лист бумаги, ожидая увидеть некий скрытый смысл. Но никакого скрытого смысла, само собой, там просто нет, кроме того, который формирует само ожидание скрытого смысла. Такая субъективность лишает познание главной прелести – удивления. И познающий направляется по ложному пути. И не направляется даже, а занимает табурет в метафорическом баре, где наливают только два напитка – пунш «Народы мира, расслабьтесь» и дайкири «Судный день». И не успевает заметить, как наливается ими по самые глаза, углубляясь не в самого себя, как думает, а в иллюзорные построения собственного сознания.
Будь позитивен или глотай таблетки от депрессии!
Все это несет в себе не больше смысла, чем предсказание погоды в Сахаре, поскольку и самообман, и отчаяние, став объектом познания, всего лишь ложь, игра разума, диктуемая прихотью, настроением и алкоголем. Это и сеть бесконечные колеса перерождений, которые наматывают на себя душу, сделав человека частью цикла, в котором он обречен вечно начинать новую жизнь, вечно умирать и вечно воскресать, в зависимости от того, какой коктейль пьет сегодня.
Гуру определенного толка скажут, что выход есть. Но курсы самосовершенствования, предлагаемые ими в качестве панацеи, это борьба с ветряными мельницами. И любая попытка стать совершенным (ха!) в несовершенном мире, заранее обречена на конфликт, на непрекращающуюся битву между внутренним и внешним миром. Потому что внешний мир, огромен, прекрасен и жесток. Он создает законы, желания, стимулы, соблазны и тысячи вещей и ему, в общем-то, плевать. Человек вынужден поглощать их пригоршнями, чтобы остаться наверху, но не желает мириться с условностями, ограничениями и последствиями. Противоречие? Обязательно. Непременно. Но при этом самосовершенствование, как акт самопознания, выглядит дешевым способом отхватить лучшие куски, а не попыткой выйти во вне привычных рамок.
Гуру другого рода станут вспоминать о том, что «самосовершенствование – это мастурбация, вот саморазрушение..» Но и это очередная маленькая ложь. Потому что разрушать-то нечего. Бессмысленно разрушать воздушные замки, пригнав экскаваторы и заложив в основание динамит, потому что это замки – реальны, а экскаваторы и динамит – нет. И можно тысячу раз жать на спусковой крючок и умирать смертями, которые не снились героям-пионерам в фашистских застенках, но все это еще один опиумный кошмар, и ты все также сидишь в том же баре, а замки стоят на холмах, до которых ты даже не начал идти.
И самосовершенствование, и саморазрушение обманчивы тем, что делают человека, центром «собственной» вселенной, которая съеживается до размеров его головы и того, что вы ней. Дальше наступает конец. Конец времени и пространства. В результате этих заигрываний с собственным «я», человек начинает видеть только то, что ожидает увидеть и утрачивает способность удивляться, тому, что находится за «его» пределами. Удивление – это свобода, но мало кто знает об этом, поэтому вокруг так много напыщенных болванов, калек и самоубийц.


Current music: Крыс – Сусанин
Current mood: ..сорвите с меня злую маску из кожи, сдерите мой модный цинизм, // давитесь же запахом стружек, дивитесь, как нас обстрогала жизнь..

Это в самом деле очень грустно, когда мокрый снег падает с открытого неба прямо тебе за шиворот, и решительно ничего нельзя поделать. И снова октябрь.
Стал каким-то жестким. Твердым. Будто что-то картонное. Будто простудился на сквозняке, слег, очнулся – гипс. И поздно спрашивать беднягу Йорика о том стоит ли вообще быть или можно и так. Потому что полет нормальный и тысяча метров над уровнем смерти.
Втягиваю голову в плечи, кутаюсь в молчание, потому что шарф остался дома, а зонт – где-то в лете. Я просто тону в этой осени.

Current music: Alai Oli – Над домами
Current mood: ..вот хорошо еще, чтоб мне не видеть прежних снов// они как острый нож для инвалида// во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков// мне снятся рифмы, свечи и коррида..

Такие тонкие вены, что слова шуршат на мостовой под чьими-то шагами, как крылья бабочек. Но я хожу тихо, растворяясь в ночном воздухе, в толпе, косых улицах, стуке колес, сердец, барабанов. Меня нет. Это не сложно – спрыгнуть с парапета, помахать руками. Чувствуешь – воздух? Пляшет под бой барабанов четырехликий бог огня*. Кали-Юга-Кали-Юга. А мимо проходят, останавливаются и идут дальше. Бог пляшет.

Current music: Keiko Matsui – Doll

Бывает день с утра не заладится. Ну, чашку расколотишь, на собаку наступишь, автобус из под носа уйдет, кто-то отменит встречу, книжная ярмарка, на которую выбираешься раз в полгода, именно сегодня окажется закрытой, - ну случается такое. То есть, дорогой дневник, ты знаешь, что такое случается, но все равно чувствуешь какую-то в этом подставу. Сговор энтропии и известных своим мелочным характером бесов невезухи при молчаливом пособничестве обстоятельств.
А потом – бац, и словно кто-то рубильник переключает.
Теперь я знаю, как последнее время книжки оказываются у меня на полке. Просто идешь мимо уличного книжного развала, где все «по_пятьдесят» и цепляешь краем взгляда знакомое имя, подходишь, листаешь, отдаешь оговоренную сумму, кидаешь в рюкзак, напрочь забываешь об этом, а потом допытываешься у разных людей – не их ли? Я вначале глазам не поверил, подошел, полистал, отдал денюшку. Посмотрел еще, удивился, полез за кошельком. Отошел, зацепил взглядом, полистал, отсчитал денюшку. Сонная продавщица начала поглядывать на меня уже с интересом, ну и дальше я смотреть постеснялся. Три – неплохой улов для незаладившегося дня.
А в переходе какой-то старичок уже поставил баночку и расчехлил аккордеон (или что там с ним делают?). Спрашивается – ну откуда он знает главную музыкальную тему из «Амели»? Ну, там где «тарам-тарарам» и дальше в ритме вальса. Непонятно. Рядом толпились парочки и милиция. Следила за порядком. Наверное, чтобы не танцевали. Когда уходил, в банке лежала мелочь и мои последние деньги.
В пруду, вмерзшие в нефритовую воду рыбы, лениво шевелили хвостами. Рыбы были красные с золотыми спинами и белые, их спины украшали черные пятна, делая их похожими не то на зебр, не то на тигров. Я постоял на мосту, пряча руки в карманы. Иногда, дорогой дневник, жалеешь, что не носишь с собой фотоаппарата или, на худой конец, пакетика с червячками. В карманах лежал скомканный билет, кубики и невесть откуда взявшийся пакетик леденцов. Терпеть не могу леденцов.
В метро, на Партизанской, стоял поезд. У поезда толпились люди. Кто-то фотографировал, кто-то позировал, кто-то пробовал сковырнуть краску. Бока поезда были довольно броско разрисованы розами, нарциссами и натюрмортами. Я протолкался поближе и заглянул в окно. Людей не было. Вместо них внутри висели картины. Где-то я слышал эту легенду, дескать, поздним вечером в подземке иногда видят поезд, разрисованный цветами, внутри которого висит портрет бледного молодого человека в старомодном пиджаке. Портрет действительно имелся. В последнем вагоне спал машинист. Я наклонил голову и присмотрелся, но противоположной стены сквозь машиниста видно не было. Обычный в общем машинист.
И лишь одно угнетало меня.. Ну да, да.., что я не брит..


Current mood: ..мне нравится беременный мужчина, как он хорош у памятника Пушкина, одетый в серую тужурку, ковыряя пальцем штукатурку..
Current film: Форрест Гамп

Лето перетекает в осень как река в океан, сменяя тихие заводи брегов, укрытые осокой и камышом, на многоголосный шум прибоя городской жизни, оставляя позади запах травы и нагретых солнцем шпал. И кажется даже невозможным верить в те мальчишеские проделки, которые откалываешь, вроде посадки деревьев на ночных дорогах и тщательно распускаемые слухи про зомби и бродячие огоньки для доверчивых простецов.
Открываешь окно и пускаешь по венам дождь. Какая радость сидеть на окне свесив ноги и курить.. а за окном осень. Фасады домов пожелтели и сбрасывают солнечные лучи прямо на тротуар. Если бы лето никогда не кончалась, можно было сидеть так вечно, держась руками за шершавый подоконник.. И чтобы, какая-нибудь девушка, проходящая мимо, придержав ладонью челку, крикнула «эй! осторожнее, не свались!». Тогда можно было бы помахать ей руками показывая, что держишься крепко.
Но листья кружатся в воздухе, как песчинки в часах, и возвращение как всегда невозможно. И ты разгоняешь собой время. Скоро зима. Пожалуйста, не переубеждайте.

Current music: Аквариум – Имя моей Тоски
Current mood: ..крылатый ветер вдали верхушки скал опалил, а здесь ласкает газон..

1. Свет
2. Небеса
3. Разлет

Все города похожи. Как элементы большой мозаики, которую стягиваешь воедино километрами рельс и дорог. Попадая в новое место, поначалу слегка теряешься, но быстро находишься, примечая знакомое в расположении зданий. За витринами супермаркетов скрываются внутренние вены переулков, теплые бока прижавшихся друг к дружке домов, дворы, детские площадки, за ними натянутые струны скверов, а там и снова кипучая толчея парадных улиц. Как принцип домино, когда первая тронутая костяшка опрокидывает остальные, складывая их в загаданный неповторимый узор улиц, который и можно только рассмотреть с очень большой высоты или размечая на карте пройденные маршруты.
Все города похожи на зверей. Живут своей жизнью. Каменный запах набережных похож на запах мокрой шерсти, а рваный ритм ночных переулков на припадающий на лапу бег.
Все города похожи на людей. У каждого своя история. Историчность мест, площадей, и бесстрастные медные лица статуй не более чем декорации для подлинных событий разыгранных на их фоне. Пьяные подсаживаются на остановке и рассказывают маленькие истории о жизни, на углу в палатке продают чай и сигареты, в кино крутят фильмы и целуются парочки, в парках сидят старички и играют в шахматы. Можно самому притвориться местным городским сумасшедшим и делать наброски в блокнот, сидя у фонтана или в ногах у памятника. Каждый город как Шекспир расставляет персонажей по сцене, устраивая встречи, расставания, внезапные появления и исчезновения, и каждый новый поворот улиц как поворот сюжета, когда кто-то сжимает твою руку в своей.
Это самое долгое лето в моей жизни легко уместилось в два дня, рюкзак и три затяжки на остановке, пока я ждал автобус.

Current music: Сурганова – Белая песня
Current mood: ..а я намазал на хлеб расстояния.. на дорогу надел струны новые..

Я вам еще не говорил.. но я люблю вас всех. Вообще всех. Ну, мне можно, так как, судя по всему, я дурак.
Во-первых, потому что только полнейшие кретины могут жить, как я.
А во-вторых, потому что только дуракам везёт.

Current music: Крыс - Три
Current mood: ..и печень плачет, а сердце поет..

Море, как оказалось, дорогой дневник, в самом деле устроено именно так: вокзал, потом пляж, а потом море. Ну, натурально, выбираешься из поезда, а под ногами у тебя уже песок, вокруг от отдыхающих не протолкнуться, и Твен уже ждет с бутылочкой холодного пивка. Феодосия удобный город.
Море там везде. Его видно с крыш, из автобусов, с набережной, с террас и из окон дома напротив. Там даже люди ходят к морю, как на молитву, еще солнце едва встало, а они уже потянулись тонким ручейком, с полотенцами, шапочками резиновыми, матрасами, потом ручеек становиться рекой и впадает в море, все располагаются на берегу и смотрят. В кофейнях только и разговоров, что о море.
Хотя ритм жизни там странный. Здесь я встаю на работу в восемь. Так то на работу. Там считается невежливым вставать после шести, а в восемь не быть на пляже. И это называется отдых!?
После обеда город вымирает. Ползают только сонные мухи, да редкие прохожие, и то перебежками – от тени к тени. Но если у тебя есть велосипед даже самая изнуряющая жара не проблема. Главное как следует разогнаться с какой-нибудь горки, а потом - у-ух. Машин немного, пешеходы сами жмутся ближе к стенам, единственная подстава, - потом на эту же горку приходиться взбираться обратно. Выход есть – можно добраться до пляжа и переждать там. Хромированные части красиво блестят на солнце.
Потом мы поехали в Судак. Твен говорил, поехали, поехали, там де крепость, природа, виноград. Ага! И гора. Здоровая такая дура, метров шестьсот. Солнце жарит киловатт на тыщу, потому что полдень, и пока карабкаешься, думаешь только две мысли: первая – и какого черта меня сюда занесло; вторая – на горе должен быть снег. Много белого, колючего, х-о-олодного снега. На чахлом кустике, почти у самой вершины, повязано сотни разноцветных ленточек, наверное, таким образом люди дают себе слова никогда сюда больше не лазать. Вид с высоты, правда, красивый. Дух завораживает.
Сама крепость так себе. Стена. Туристы. Развалины. Туристы. Еще стена. На стене тоже туристы и почему-то негры в национальных костюмах. С тамтамом. Такая вот экзотика. Чувствуешь себя участником какого-то акта архитектурной некрофилии.
Я вплел себе в хвост десять косичек. Много позже, уже на пути домой, на какой-то станции ко мне подошел добрый человек и сказал: «Чу-у-увак, трава – первый сорт, если надо, обращайся». Я кстати еще удивлялся, а как это таможенники меня так легко пропустили? Еще и с мой растоманской шапочкой.
На моих колесах до сих пор крымский песок.

Current music: Ночные снайперы – Кубинский песок

Таурон изображает горгулью.